В исходе пятидесятых годов была я в Петербурге и посетила Алексея Александровича. Войдя в комнаты, в которых не слышно было ни звука, ни движения, я увидала те же предметы и на всем тот же отпечаток, который десятки лет тому назад видела в его пустынном московском доме. Среди залы стоял длинный стол, загроможденный машинами, стеклянными ретортами; стены были обставлены шкафами, битком набитыми книгами; в гостиной встретили меня знакомые мне фигурные зеркала и рогатые канделябры. На внутренней стене висел поясной портрет Олимпиады Максимовны, сделанный знаменитым художником масляными красками. Она представлена на нем с двухлетним Алексеем Александровичем на руках, одетым в белой рубашечке, с розаном в руке.
Вскоре медленными, неслышными шагами вошел в гостиную Алексей Александрович, закутанный в меховой халат, несмотря на то что это было в мае, и, жалуясь на разные недуги, опустился на диван, обложенный пуховыми подушками. По-видимому, он был рад меня видеть и очень одушевился, разговаривая со мной. Между разными предметами разговора и особенно интересовавшими его семейными делами близких ему лиц он с чувством вспоминал о Саше, несмотря на то что после женитьбы последнего, они отчасти разошлись, ставил его высоко как писателя-мыслителя и очень хвалил его "Письма об изучении природы". Затем, узнавши, что я с детьми еду за границу, поручил мне передать Саше поклон и его сожаление, что он вместо того, чтобы продолжать серьезные занятия науками, опять вдался в опасную политическую деятельность.
Говоря о себе, Алексей Александрович сказал, что в настоящее время он с особенным наслаждением читает евангелие, что ни в одной книге он не находил такого верного основания для возможности совершенствования во всех областях жизни, как в евангелии. Каждый раз, говорил он, открывая евангелие, я нахожу в нем новые источники для размышления, а затем новые горизонты и бесконечную даль. Да, продолжал он, христианство -- это углубление в себя, сознание бесконечного достоинства своей натуры; это всеобщее в каждом и каждый во всеобщем, это полная свобода развитию богатства духа -- основа царства божия на земле.
Я с изумлением слушала Алексея Александровича, зная его чистым материалистом, с законченным взглядом, считающим эгоизм источником всех людских действий, полагая их делом организма и обстоятельств. Даже натурфилософов он закрыл при начале чтения и не раскрывал больше.
Алексей Александрович заметил мое изумление, понял его и, улыбаясь, сказал: "Односторонность занятий мешала мне обращать серьезное внимание на многое вне предметов, исключительно интересовавших меня, а если я и обращался к ним, то с предвзятым взглядом; когда же жизнь достигает полного развития и разум берет верх над страстностью, мы отделываемся от наших предубеждений и становимся ближе к истине".
Мы расстались с Алексеем Александровичем самым задушевным образом. Больше я его не видала. С ним угаснул и этот род Яковлевых.
Свободное копирование
