Позднее, работая заведующим кафедры фармакологии Самаркандского медицинского института, я с первых же дней стал добиваться восстановления в партии, в связи с чем имел переписку и с А.Н. Мотненко, который охотно прислал свой отзыв обо мне, о чем речь пойдет ниже. Спустя годы я вновь встретился с ним в Москве, где он работал уже директором ракового института. Он стал расспрашивать о моих делах, о диссертации и прочем. Я со своей стороны, чтобы не показать, что вижу его в плохом настроении, спросил: "А как у тебя с диссертацией, Антон Наумович?" В ответ на это он засмеялся и грустно произнес: "Не до жиру, быть бы живу мне! Какая диссертация теперь?" После такого ответа я понял, что зря спросил о диссертации, этот вопрос еще больше взволновал его. Но я совершенно не мог предположить, что эта моя беседа с ним - последняя: через три дня в "Медицинской газете" я прочитал о кончине А.Н.Мотненко - этого энергичного и доброго оптимиста, но на похороны опоздал.
Хотя прошло немало десятилетий, разделяющих нас от периода работы А.Н.Мотненко в Кубанском мединституте, светлая память о нем живет у людей того времени. К сожалению, история института теперь нередко искажается. В отдел кадров и даже в науку проникли люди малограмотные и не отличающиеся высокой моралью и воспитанием. Они содействуют в превратном представлении об истории нашего института. Эти строки, конечно, не являются историей института, но они пишутся, чтобы не забыть главные ее моменты...
Как было сказано выше, в конце 1927 г., присутствуя на партсобрании Краснодарского железнодорожного узла, посвященном вопросам внутрипартийной дискуссии, после настойчивых призывов задавать вопросы, я задал несколько вопросов докладчику Степанюку. Он предусмотрел в этих вопросах наличие у меня сомнений и состряпал материал в партийно-контрольную комиссию. На заседании партколлегии, состоявшейся 2 марта 1928 года, это дело было рассмотрено, прекращено и сдано в архив. Однако, как выяснилось, это было лишь началом дела, к которому вернулись снова, извлекли его из архива и раздули до немыслимых размеров. Прошло 8,5 лет (!) после этого постановления, как вдруг, нежданно-негаданно, 3 сентября 1936 г. меня вызвали на заседание бюро Краснодарского горкома ВКП(б). На нем присутствовало 6-7 чел., вел заседание 2-й секретарь горкома Буров. Я не знал, по какому вопросу вызван на бюро. Как только я вошел, Буров неожиданно обратился ко мне с вопросом: "Как вы вели себя в период партийной дискуссии?".
Я не успел ответить, как он вслух стал читать выписку из вышеприведенного протокола Окружной КК ВКП(б), но читал не полностью, а отрывками, и, наконец, завершил своими словами:
-- Вы обвинялись в принадлежности к троцкистской оппозиции!
-- Прочтите дальше, - попросил было я, но он оборвал меня.
-- Нечего читать дальше, и так ясно все! Можете идти! - скомандовал он.
Говорить мне не дали, ведь и так все ясно! Я растерялся, помутилось в голове, вышел из комнаты, хватаясь за поручни, стал спускаться со второго этажа. Вдруг слышу, кричит и бежит за мной В.И. Шулятев, который временно исполнял обязанности секретаря партколлектива института.
-- Дай партийный билет! - сказал он мне.
Я сообразил: Буров забыл отобрать у меня билет, но Шулятеву я партбилет не отдал.
- Не ты давал его мне, чтобы тебе отдавать.
С этими словами я поднялся вновь в комнату заседания (по ул. Комсомольской, 22) и вручил партбилет секретарю горкома. При этом я сильно волновался: когда доставал партбилет, из кармана высыпались бумажки, которые я кинулся собирать, что, мне показалось, длилось очень долго. Выйдя из горкома, я направился домой (в то время мы жили недалеко от ГК, по ул. Орджоникидзе, 1/2) и сел писать апелляцию Азово-Черноморскому крайкому ВКП(б). Одновременно я написал в редакцию газеты "Правда". После решения ГК ВКП(б), как я и ожидал, судя по многим другим аналогичным случаям, в газете "Красное Знамя" от 6 сентября 1936 г. появилась заметка под заголовком: "Партийное собрание разоблачило двурушников". Кстати сказать, партсобрание института рассмотрело мое дело после решения горкома ВКП(б), которым вопрос был уже предрешен. Я присутствовал на этом собрании, но слова мне не дали, а сразу поставили на голосование: кто за исключение из партии... Я не проследил, сколько голосовало за исключение (некоторые просто не поднимали руки - ни за, ни против, ни в качестве воздержавшихся), но отчетливо видел, что Яков Лукьянович Левин - мой ученый брат по аспирантуре и Раиса Васильевна Сыроватская, которая также меня знала хорошо, - голосовали против исключения меня из рядов партии! Это был прямо подвиг, поскольку по тем временам им могли приписать "связь с врагом народа", и они также могли поплатиться как минимум своими партбилетами.
Свободное копирование
