Красавец бородач Духопельников... Сколько раз сердил ты меня, врываясь в палатку во время писанья с самыми пустыми вопросами, или путая мои распоряжения относительно мулов. Ты был лучшим украшением конвоя, представитель чисто русской красы и богатырской силы. Немного резонер и сторонник казачьей рутины. С какой грустью остриг ты свои чудные каштановые волосы... Ты презирал абиссинцев, как только может презирать их истинный казак!
Старший урядник лейб-казачьего полка Еремин, от выступления из Петербурга и до моего отъезда, был ровен. Служил исправно, до конца сохранил свои длинные волосы, гордость донца, и в свободное время не прочь был пойти на охоту.
Трубач урядничьего звания Терешкин -- я достаточно писал об нем. Таких людей больше не встретишь... Жил все время бирюком, в шалашике в стороне от прочих. Любил всех тою широкою русскою любовью, которая не знает критики. Любил товарищей до слез, офицеров до обожания, мула, лошадь до самозабвения, черных слуг ласкал и подкармливал, думал о них и, болея душою за них, холодными ночами отдавал им свое платье. Бессознательно полагал душу свою за други своя. А посмотрели бы вы на него, когда на сером коне впереди всех ездил он по Аддис-Абебе. Папаха на боку, длинные волосы завиты, черная бородка расчесана, каблук оттянут, колено плотно лежит в седле и сурово глядят эти добрые серые, чуть грустные глаза... Воин суровый!... А ведь мухи не обидит...
Казак Могутин мало переменился со времени выхода из Петербурга. Немножко с ленцой, любил поспать. Только охота его и оживляла.
Казак Любовин тоже остался той же непонятой другими натурой. Ему бы писать, читать, с умными людьми разговаривать; не понимают -- просты наши казаки. Повар Захарыч его понимал, с ним он мог изливать горечь души своей. Любознательный, начитанный он всем интересовался, все старался усвоить и объяснить себе. К черным относился покровительственно, дарил им деньги, рубахи, все готов был отдать им... Джигитовал отчаянно. Прослышит про опасность -- "пошлите меня, ваше высокоблагородие", а как пошлешь, когда у человека повышена нервная система, когда он видит иногда то, чего нет... С другими людьми конвоя сходился только в вопросах пения. Тут ему равного не было. Да и не мудрено -- баритон имел удивительный, знал и ноты. Как они пели бывало трио с Полукаровым и Недодаевым: "Где друзья минувших лет", чувствительно, тонко... С пониманием, с полным сознанием собственного достоинства. Слушает их, бывало Терешкин, слушает, да и плюнет -- "о, чтоб вам проклятым!" Одно горе не любил Любовин грубой солдатской работы, коня или мула почистить, винтовку смазать, сапоги навести ваксой. Трудно ему было и со старшими ладить...
Таковы были люди лейб-казачьего звена. Атаманцы, "лапотники", были попроще, но, пожалуй, за то посильнее тем русским духом, из-за которого русского солдата мало, что убить надо, но надо еще и повалить.
Свободное копирование
