1 августа
Ночь. Только что приехал с заднепровского пляжа. Ездили туда купаться с молодежью театра. Днем такая жарища, что добираться до пляжа мучительно. Ночной Днепр очень красив.
А весь день был полон В.Э.
Утром на экскурсии по киевским древностям. Переглядываюсь с Л.В. Потом на репетиции сразу два скандала: с Чикулом и с Кельберером. Репетировался «Юбилей», от которого В.Э. позавчера пришел в ужас. Чикул ушел с репетиции. А Кельбереру В.Э. устроил разгром за Хирина. Рассердившись за «жим» и «наигрыш» снял ему все трюки и злорадствует: «Пусть теперь повиснет в воздухе...» Крайне резко делал ему обиднейшие замечания. После, когда вместе с ним идем с репетиции, спрашивает меня: «А, может, я был неправ, а?..» Я промолчал. Конечно, по существу В.Э. был прав, но было также жалко актеров. И, после паузы, В.Э. еще: «Ненавижу бездарность!..»
На это можно было бы сказать многое применительно к нашей труппе, но, пожалуй, не стоило развивать эту тему, ведь и Хераскова, сестра З.Н., совершенно бездарна, и многие из столпов труппы.
Он очень энергичен, обаятелен, но почему-то нервен.
А вечером, во время «Дамы», было режиссерское совещание по «Борису» (В.Э., Коренев, Громов и я). По существу, В.Э. изложил нам экспликацию спектакля. Увлекшись, он гениально прочел монолог «Достиг я высшей власти...». Мы работали в кабинете директора Театра им. Франко. Духотища. На столе бутылки с нарзаном и стаканы. В.Э. сам всем разливает. Стол завален бумагами и экземплярами. У В.Э. в руках томик Пушкина в издании «Просвещения» — он по каким-то старинным воспоминаниям предпочитает это издание. Окно открыто. Кто-то прошел за ним мимо, и В.Э., как всегда подозрительный, высовывается: не подслушивают ли? Прочитав сцену с Мнишек, В.Э. щелкает по книге пальцем и говорит: «Вот ролька-то, Мнишек, а?..» И, в который раз: «А какая это увлекательная у нас будет работа, а? И не так уж трудно!» (Словно сам этому удивился.) «То есть, конечно, трудно, но зато увлекательно, а раз увлекательно, то и легко...» А в конце совещания: «Правда, сегодня хорошо поработали, а?..»
Наше участие в работе заключалось, главным образом, в том, что мы восторженно его слушали.
Начинает он с вопроса о музыке в спектакле, но потом вообще рассказывает о будущем спектакле...
2-я сцена «Красная площадь». Всякий раз, когда на сцене должна быть толпа, мы ее слышим музыкально: гул и рокот хора, но отнюдь не пение, «вроде, как это было во время немецкого погрома». Во 2-й сцене этот гул и рокот иной, чем в 3-й («Девичье поле»). В первой народ еще не раскачался, а тут осмелел, разошелся. «В первой меньше градусов». «“Народ кипел”, как во сне Григория...» (В.Э. просит меня выписать для Прокофьева все образные определения Пушкиным народного шума.) Это звучание уже начинается в самой первой сцене. «Первые три сцены нанизаны, как на шпагу, на шум толпы...» Шум возрастает ступенями... (В.Э. читает текст для хронометража, а Громов смотрит на часы.) «Хор, вроде того, как в “Прометее” Скрябина, где поют с закрытым ртом». <...>
После совещания и конца спектакля — экстренное ночное собрание труппы по поводу поступка Чикула. В.Э. молчит. Чикул оправдывается тем, что бухгалтера и администрация задерживают суточные, и от безденежья он нервничал... Утром приехала Женя Богорская. Это странное собрание — ее первая встреча с труппой. После собрания поехали за Днепр купаться ночью...
И сейчас спать не хочется. Снова перечитываю «Прощай, оружие».
Газеты в эти дни полны фашистским мятежом в Испании. Германия и Италия активно помогают мятежникам. Всенародное обсуждение проекта конституции . Бои под Аддис-Абебой. Чкалов, Байдуков и Беляков на острове Удд.
Нет, не спится... И не читается. Припоминаю все, что В.Э. говорил сегодня о «Борисе». Какой это будет спектакль! И какое счастье, что я оказался свидетелем этой работы В.Э.! Это должно быть вершиной его творчества. Как мне повезло!
Сижу у раскрытого окна. Бархатная южная ночь.
Какие-то далекие гудки на Днепре. По Крещатику промчалась машина. Внизу женский смешок и чей-то бубнящий басок. Кто-то зажег спичку... Хорошо!
Не спится...
МихаилМихайлович Коренев (1889–1980) — режиссер-лаборант ГосТИМа, литературный помощник Мейерхольда. В 1970-х стал одним из членов комиссии по литературному наследию режиссера.