Однако очень скоро выяснилось, что на "Ра" не только выбирают шкоты, но и моют посуду. Сантьяго, человек тонкий и ранимый, раньше других почувствовал: кончается наш фестиваль. Наступал кризис: плакатные Представители Наций и Континентов превращались в конкретных соседей по спальному мешку. Что делать, наши житейские слабости понемногу возвращались к нам, из святых мы снова превращались в обыкновенных...
Наверное, было бы здорово все два месяца плавания прожить в атмосфере праздничных взаимных расшаркиваний, обмениваясь значками и скандируя "друж-ба, друж-ба". Но даже в самой дружной, сказочно, небывало дружной коммунальной квартире новоселье не продолжается вечно. А ведь мы именно как бы и вселились в коммунальную квартиру, и в ней нам предстояло не ликовать, а жить. Теперь-то мы и начинали всерьез знакомиться друг с другом.
Выяснялось, что Норман любит покомандовать, а Жорж - поострить по поводу его команд; что Карло предпочитает работать без помощников, а Сантьяго, наоборот, без помощников не может.
Дольше всех оставался загадкой Абдулла. Впрочем, я так до конца его и не разгадал. Это был человек мгновенно меняющихся настроений: то хмурится, то поет и смеется. Предсказать, как он ответит, например, на предложение почистить картошку, было совершенно невозможно: то ли обрадуется, то ли вообразит, что его дискриминируют как чернокожего (!). Да-да, случалось с ним и такое!
В те дни я про него записал: "...Измучил своим приемником, слушает заунывные мелодии и наслаждается, а нам хоть на стенку лезь". Это уже давали о себе знать те самые пресловутые "зазубринки", несходство наших вкусов и привычек.
Что ж, я не был вне эксперимента, я был, как и остальные, внутри его. На меня тоже действовали экстремальные обстоятельства. Норман, опять изругавший меня - на сей раз за опоздание к завтраку, - безусловно, имел основания сердиться. Но я почему-то считал, что сердиться должен не он, а я. То же самое с приемником Абдуллы. Для бедного парня напевы родины оставались едва ли не единственным прибежищем. Он ведь не мог ни с кем из нас, если не считать Жоржа, в полную меру общаться - не вмешивался в наши беседы, не смеялся нашим шуткам. Ему зачастую только и оставалось, что прижимать к уху транзистор.
Тур, тактичнейший среди нас, великолепно понимал сложность положения Абдуллы на борту "Ра". Он относился к африканцу очень внимательно, всегда был настороже, готовый смягчить ситуацию и сгладить углы. Тур просил Жоржа - единственного, кто вполне имел такую возможность, - чаще разговаривать с Абдуллой по-арабски, чтобы тому не было одиноко и тоскливо. Жорж принялся учить Абдуллу читать. Ученик брал уроки с удовольствием, это развлекало и его, и Жоржа, что тоже было немаловажно. Впрочем, Абдулла очень быстро сообразил, почему Тур относится к нему с особым вниманием, и не преминул потом использовать это себе на пользу.
После того как кончилось плавание, перелистывая страницы своего дневника, я почувствовал, что меня задним числом берет оторопь: какие мы все на "Ра" были разные! Сверхобщительный Жорж и замкнутый Норман; конформный Сантьяго и не умеющий приспосабливаться Карло. День и ночь, земля и небо, вода и камень, стихи и проза, лед и пламень сошлись на борту "Ра"!
Свободное копирование
