27 июля.
Утром подготавливал обзор печати. Сильно мешали толково и громко спорившие штаб-офицеры. Послушаешь некоторых из наших полковников, и становится страшно. Порядочные люди и храбрые офицеры, но политически некоторые совершенно безнадежны. Сегодня весьма серьезно спорили о том, не следует ли издать закон об объявлении всех социалистов вне закона. Вообще, проекты сыплются как из рога изобилия -- самостоятельность Польши, например, и в мыслях не допускается.
Причиной бегства солдат (бывших красноармейцев) школы выставляется "либеральность" полковника Г. и т.д. Должно быть, от подобных же полковников исходит отзыв об участниках "У.Г." как о социалистах. По крайней мере, генерал Кутепов в частном разговоре с Шевляковым сказал ему: "А знаете, ваши младшие начальники считают вас, участников "У.Г.", социалистами".
Полковник Г. пытается быть идеологом взглядов "среднего офицера", каким он любит себя выставлять. Было бы печально, если бы "средний офицер", главное действующее лицо в политической борьбе, был так политически безнадежен.
Часто рассказывают в нашем общежитии и разные страшные истории гражданской войны. Иногда они таковы, что оставляют за собой Эдгара По, но порой рассказчики и сами не знают, что это -- страшные сказки, созданные в кровавом тумане гражданской войны, бред сумасшедшего или подлинная правда. Вот один из случаев, вполне проверенных. Дело было на Воронежском фронте в 1918 году. Казаки поймали коммуниста, одетого в штаны из священнической ризы с ткаными крестами. Кинжалами ему вырезали кресты в соответствующем месте, заставили съесть собственное мясо и затем расстреляли. Вообще, только теперь многие начинают понимать, сколько нелепых, бессмысленных ужасов творилось во время этой войны. Я сам считаю, что организованного белого террора, как бы он сам по себе ни был отвратителен, все равно не избежать. До сих пор, однако, такого террора не было. Просто каждый делал, что хотел, и люди возвращались к нравам пятнадцатого столетия. Удивительнее всего, что здесь, в Галлиполи, даже офицеры и солдаты, казалось бы, насквозь пропитанные кровью и грабежом, морально оживают. С другой стороны, среди интеллигентных людей заметен подъем религиозного чувства. Маленькая, но характерная черточка -- часто слышу от преподавателей высших курсов: "в церкви было то-то и то-то". Понемногу появляется внимательное, порой прямо любовное отношение к людям, особенно к детям и полудетям, которых так много в наших рядах.
В лагере питательный пункт для взрослых закрыт, но 250 подростков продолжают кормить, и притом очень хорошо (два блюда и какао). Так как младшие классы гимназии в Галлиполи всех вместить не могут, то в лагере открыты свои курсы. Капитан Родионов, который преподает там естествознание, утверждает, что желание учиться у мальчиков большое и, несмотря на "два года каникул", они не очень забыли то, что когда-то учили. Впрочем, посещаемость небольшая (человек 60), главным образом потому, что молодежь не выведена из частей. Как всегда, отличается полковник Ск., упорно не освобождающий от нарядов добровольцев своей батареи. Наоборот, наш генерал Ползиков прекрасно относится ко всем "просветительным мероприятиям". На докладной записке нашего кадета И. ген. Ползиков положил, например, такую резолюцию: "На усмотрение к-ра 2-й батареи. Полагал бы, что необходимо воспользоваться временем, чтобы закончить образование".
Сеанс "У.Г." в лагере прошел неважно. Дул сильный ветер, и на слушателей неслись тучи пыли. Говорить против ветра тоже было плохо. Вечером был в театре нашего Дроздовского полка. Сейчас у нас в корпусе шесть театров (лагерный, городской, Дроздовский, Марковский, Корниловский и Алексеевский). Не знаю, бывают ли такие дни, когда функционируют одновременно все шесть театров. Сегодня Марковский и Дроздовский были переполнены. Наши дроздовцы устроили то, чего до сих пор не хватало, -- театр миниатюр. Кажется, он организован довольно удачно. Я застал самый конец. Шла невероятная пьеса из испанской жизни, которая вместо "пяти действий в 12 картинах" обрывается на первой грандиозным скандалом (инсценированным) в публике. Последняя бурно аплодировала, и бесхитростная, но веселая выдумка, видимо, очень понравилась. Как это все отличается от настроений и нравов декабря-января!
В кавалерии стало признаком плохого тона говорить об отъезде, хотя по приказу генерала Кутепова отменен наряд кавалерии на работы в порту. В течение восьми дней она должна уехать.
"Социализм" в наших речах усматривали не только некоторые младшие начальники. Вот запись разговора с одним вольноопределяющимся учебной команды Артшколы, сделанная по памяти в 1922 году в Болгарии и впоследствии проверенная самим вольноопределяющимся: "Вы не обидитесь, господин капитан? У нас есть ужасно странная публика -- вот вчера один из наших "учебников" (солдат учебной команды. -- Н.Р.), притом бывший студент, слушал, слушал "У.Г.", а потом вдруг и объявил в казарме -- ей-Богу, господа, а они все-таки социалисты... Мы на него накинулись, а он все свое -- социалисты да социалисты... Удивительная у человека голова".
Один из моих однокашников по училищу говорил мне несколько иначе: "Конечно, вы не социалисты. Мы в батарее окончательно убедились в этом после вашей речи о национальной интеллигенции. Но все-таки, знаете, откровенно говоря, нехорошо -- у вас проскальзывают демократические нотки, а для офицера, кончившего Михайловское артиллерийское училище, это дело неподходящее".
Свободное копирование
