Рассказ поручика Л.

Рассказ поручика Л.

            Я жил тогда ... ну, словом, вы знаете у кого ... проснулся с сознанием, что еще очень рано. Проснулся от­того, что кто-то открыл двери из передней и сказал за дверью:

            — Это к вам?..

Я приподнял голову. В комнату быстро вошел человек. Рассмотреть его нельзя было, так как шторы были спущены. Человек быстро пошел к окну.

            — Кто это?..

            Человек поднял штору и сказал громко:

            — Из Чрезвычайной комиссии ... Вставайте все ... В эту же минуту в комнату вошел другой человек. Я не могу сказать, чтобы я испугался, — это было бы не совсем точно. Но я почувствовал во всем организме какое-то особое напряжение... Как будто бы все точки организма оказались связанными, туго натянутыми ни­тями ... Это совсем похоже на то, как бывает, когда услы­шишь свист первой пули, и начинается бой.

            Я рассмотрел этих людей. Вошедший первым был среднего роста, не брюнет и не блондин, полуеврейского, полувосточного типа. На нем было рыжеватое пальто и фуражка, военного образца без какого-нибудь значка или кокарды. Другой — высокий черный, моложе первого, видимо русский, в черном пальто и кепи.

            Один из них начал опрашивать всех. А в этой квар­тире было много народа. Он спрашивал всех по очереди. Затем обратился ко мне.  — А вы кто?..

            Эти люди, жившие в этой квартире, дали мне приют почти случайно. Они не знали, кто я. Им рекомендовали меня их друзья, просили приютить. Потому я ответил спо­койно:

            — Я студент такого-то университета, такой-то? Три дня тому назад приехал сюда... Меда приютили здесь, по­тому что мне некуда было деться.

            — Это ваши знакомые?

            — Да...

            Один из чекистов стал перебирать и просматривать бу­маги на письменном столе. Меня это не очень беспокоило; вряд ли он мог там что-нибудь найти. Когда я оделся, ры­жий протянул мне какую-то бумажку. Штамп и печать одесской чрезвычайки. Я прочел:

            «Товарищу такому-то. Предлагается произвести обыск в квартире гражданки такой-то, такой-то адрес, и аресто­вать ее и всех находящихся в квартире».         

            Затем последовал полусочувственный жест — ничего не поделаешь — и пояснение:

            — Придется сидеть в квартире до вечера, ждать пу­блику. А затем...

            И красноречивая пауза.

            Оба представителя власти шарили довольно продолжи­тельное время по ящикам стола, по углам, приподнимали тюфяки, открывали корзинки и картонки. Извлекался от­куда-то запыленный и заплесневевший номер «Единой Руси», о присутствии которого в квартире никто раньше и не подозревал. Впрочем, они сами, кажется, не придали этому обстоятельству значения.

            Самое скверное было то, что не было папирос.

Попросили разрешения послать купить папирос и хлеба. Сначала они не согласились, потом позволили пойти четырнадцатилетнему гимназисту Жене. C мальчиком отпра­вился один из чекистов. Когда он вернулся, то расска­зал, что чекист все время шел за ним, и когда одна из дворовых девочек с ним заговорила, отогнал ее в сторону.

            Рыжий уселся на диване в столовой, черный — в пе­редней. Они не обращали внимания на передвижение пу­блики из комнаты в комнату.   Разрешили выходить и в коридор и в кухню.. Предупредили. что заперли и парадную и черную выходную дверь на ключ и что ключи у них.

            Я прошел в спальню. Там было несколько молодых женщин. В общем, они почти не проявляли испуганности. Больше всех была взволнована В. А. В глазах ее стояли слезы.

            — Скажите же, ради бога, откуда это несчастие, зачем они пришли?

Решить это было довольно затруднительно. Если бы они искали меня, то они бы обращалась со мной иначе. Очевидно, я не внушал им особых подозрений. Не больше, чем все другие. Но если не я, то кто же? .. И хозяйка квартиры, и вся семья, и все, кто слу­чайно у нее оказался, никакой политикой не. занимались, жили изо дня в день, думая только о хлебе насущном. Я чувствовал, что здесь какая-то ошибка ... Или, быть   может, выследили, что здесь бывает кто-нибудь, за кем охотятся. Населению квартиры вряд ли грозит серьезная опасность, и если их арестуют, то, в конце концов, ко­нечно, выпустят, если бы не я... Меня могли узнать, и тогда дело для  всей семьи могло бы повернуться серьезно. В сущности, было очень важно, чтобы я отсюда смылся...

            Хорошо было бы еще поговорить с представителями власти... Для этой цели была командирована в переднюю Е. А., как более подходящая разведчица.

            Мы остались вдвоем с хозяйкой квартиры. Удиви­тельно, что эта маленькая хрупкая женщина сохраняла все время великолепное самообладание.

            — Вот в чем дело, — сказала она. — Мы ничем таким не занимались ... очевидно, дело не в нас ... Очевидно, они ловят кого-то, кто у меня бывает... Я в политику не хочу входить, но я не хотела бы, чтобы у меня в квартире кто-нибудь погиб...

            Ее губы дрогнули в первый раз ...

— Ах, боже мой ... за себя я не боюсь ... Ни капельки —  даже странно ...   Но вы все... Ока помолчала минутку. — А теперь уйдите, пожалуйста...

            Она стала зажигать лампадку перед иконой. Быть может, хотела молиться...

            В столовой я нашел альбом и углубился в стихи. Стук в парадную дверь. Чекист, дремавший на диване, вскочил и бросился в переднюю. Впустили бабу-молоч­ницу. Сдав молоко, забрав свои фляги в корзину, она на­меревалась уйти, но чекист заявил, что не выпустит ее. Баба подняла отчаянный вой.

            — Як же так... ой лишеньки мини... Ратуйте, добри люды... Диты ж мои дома зосталысь... Штос ными буде ... Штож не такое за горе...

            Плач и причитанья продолжались минут пятнадцать. Наконец, очевидно, нервы церберов не выдержали. Бабу выпустили со строгим предупреждением, чтобы она не смела говорить, что делается в квартире.

            Инцидент с молочницей имел следующие последствия.

Минут через десять после ее ухода кто-то начал энергично стучать, а потом ломиться во входною дверь. Оба чекиста бросились со всех ног в переднюю. Открыли дверь и впу­стили банду — человек пять-шесть милиционеров бли­жайшего района. Оказалось, что домовый комиссар узнает либо от молочницы, либо от дворовых детей о том, что в квартире засели какие-то личности, которые всех задер­живают, допрашивают и чего-то ищут. Он предположил, что это могут быть налетчики, и поспешил в район, откуда немедленно был командирован патруль. Охранная служба у большевиков несется отчетливо.

Милицейские с шумом ворвались в квартиру.

            — Кто такие... Сдавай оружие ...

            — Осторожней, товарищи ... легче ...

            — Да кто вы такие? чего разоряетесь, трам-тарарам, сдавай оружие...

            — Мы — представители Чека... Ваш ордер!

            — А ваш ордер, трам-тарарам ... Много таких пред­ставителей ...

            Произошел обмен ордерами.

            — Так чего же вы, товарищи, не предупредили домо­вого комиссара? Правило, ведь, знаете...

            — Так какая же тогда будет засада, если его предупре­ждать!.. Если все будут знать, так кто же в эту квартиру пойдет? ..

            — Да не все... а домовому комиссару нужно... надо, чтобы по закону...

            Милиционеры ушли ... Ушел и один из чекистов. На­сколько можно было судить по фразам, которыми они обменялись, в ордере оказалась какая-то формальная неисправность, которую нужно было исправить. А, может-быть, он пошел за инструкциями. А, может-быть, по своим личным делам.

            Прошло некоторое время. И вдруг в мозгу у меня мельк­нула картинка, сохраненная зрительной памятью: когда один чекист уходил, другой его не провожал в переднюю. Значит, выходную дверь он не мог запереть на ключ, — ведь, не унес же ушедший ключ с собой... Значит, дверь закрыта только на английский замок. Надо посмотреть, нельзя не посмотреть ...

            Стучат ... Вот законный предлог: я пошел открывать. Тот чекист, что в столовой, задремал — стука не слышит.

            Так и есть. Поворачиваю английский замок, дверь от­крыта. Sacramento, — в дверях уходивший чекист. Не вовремя вернулся... Не судьба...

            Е. А. произвела артистическую атаку на вернувшегося чекиста и затем сообщила результаты разведки. По сло­гам представителей власти, причиной ареста был донос. Кем сделан донос и каково его содержание — они сами не знают ... Это правдоподобно, ибо донос, вероятно, так же распространен в Совдепии, как в свое время в Венеции. Второе, что она узнала, это то, что около трех часов в квартиру должны явиться какие-то следователи, которые про­изведут вторичный обыск и допрос, и затем всех отправят в Чека.

            У нас в квартире были дети. У этих детей, в свою очередь, было много приятелей и приятельниц из других квартир. Несколько из них пришли к нам в гости. Когда они хотели уходить, чекисты их не пустили. Тогда младенцы сомкнулись гурьбой и ворвались в столовую с воем. Представители власти сначала обозлились, потом рассмея­лись.             Один из них вытащил из кармана ключи сунул мальчику постарше:

            — На, открой им дверь ... Выпусти их ... к черту ...

            Мальчик вышел в переднюю, сопровождаемый всей ва­тагой. Затем вернулся и возвратит ключ чекисту. Спустя минутку он отозвал меня в сторону:

            — Вы можете уйти ... Дверь не заперта.

            Спасибо, мой маленький герой. Но я не уйду. Если бы я ушел, было бы слишком ясно, кто мне помог. И бог знает, какую плату получил бы ты за свой героизм от па­лачей чрезвычайки.

            Но было больше двух часов. Обещанные следователи могли явиться каждую минуту.

            Надо было действовать до их прихода. Я чувствовал, что мне надо во что бы то ни стало уйти, потому что я был, так сказать, единственный, кто мог потопить осталь­ных, если бы меня узнали. Если мне удастся уйти, их хотя и арестуют, по выпустят, — против них ничего нет. Они ничего не знают, ни во что не замешаны.

            Но как уйти?.. Я подошел к окну. И вдруг у меня мелькнула мысль: «А нельзя ли из этого или другого окна по карнизу перебраться в какую-нибудь соседнюю квар­тиру?».

            Я спросил хозяйку дома, маленькую хрупкую жен­щину ...

            — Может-быть, вам удастся... Ближе всего из кухни. В соседней квартире как раз никогда никого нет в это время. Дверь на английском замке ...

            Я колебался...    

            — Скажите мне совершенно откровенно: лучше для других, чтобы я ушел?..

            — Если вы чувствуете что-нибудь за собой, — ухо­дите ... Нам будет лучше...

            Она посмотрела мне в глаза:

            Знал ли я что-нибудь за собой... Я знал слишком достаточно... И я решил бежать...

            Сделали так. Прошли все поодиночке через столовую, где полудремали на диване оба чекиста. Простились... Затем я прошел через столовую обратно и вышел в кори­дор. В момент моего драпа все должны были находиться в комнатах для получения алиби.

            Я высунулся в окно и осмотрел карниз. Раньше я как-то не подумал о том, что карнизы бывают разные, — не по каждому пролезешь... Это был не особенно удобный карниз, в особенности для четвертого этажа. Узенький— ладони полторы шириной, и покатый. Попробовал стать на него ногой, держусь за раму окна. Куда там... на нем немыслимо удержаться ни одной секунды. А стена совер­шенно гладкая, без всяких выступов, держаться не за что.

            Но вот что, — внизу на уровне пола комнаты есть дру­гой карниз. Такой же узенький и такой же покатый, прав­да, став на него, можно держаться за загиб того карниза, что идет на уровне подоконника. Попробовал. Да, можно удержаться, но только несколько секунд — всю тяжесть тела приходится держать на кончиках пальцев, ибо загиб карниза не более сантиметра. Острое железо режет руку ... Вот в чем дело — надо упереться в нижний карниз коле­нями... Теперь верхний карниз приходится  на уровне плеч... Так гораздо легче... Достигнуто правильное распределение тяжести тела между коленями и кончиками пальцев. Больно коленям, больно пальцам, но держаться можно. Теперь в путь...           До спасительного окна — са­жени две с половиной-три...

Техника движения такая. Хватаюсь сначала правой, потом левой рукой возможно дальше вправо, а затем таким же образом передвигаю ко­лени. В голове ничего — все ушло в мускульное напря­жение. Так прополз почти половину дороги. Но что это? Дальше верхний карниз оборван — перерыв аршина два. Как я раньше не заметит этого, не рассмотрел, — не по­нимаю ... Но не возвращаться же назад. Цепляюсь изо всей силы самыми кончиками пальцев за угол верхнего карниза и передвигаюсь коленями, сколько возможно, вправо. Теперь самый рискованный момент. Нужно вы­пустить карниз из рук, сильно податься корпусом вправо, схватиться за кончик карниза там, где он снова начинается... Это напомнило мне поразившую меня в дет­стве фотографию в «Ниве». Велосипедист висит в воздухе на большой высоте вверх ногами, — это мертвая петля с прерванной наверху лентой.

            Но это была лишь одна из тысячи мыслей, мелькнув­ших у меня в голове в это мгновение; я теперь понимаю, что значит, когда говорят, что в момент гибели разворачивается в одну секунду и проходит пред глазами вся жизнь.                                            

            Я удержался с трудом. Одно колено сорвалось с кар­низа, но в ту же секунду я «восстановил положение» ... Теперь я уже был почти уверен, что доползу. До спаси­тельного окна оставалось аршина полтора. Но вдруг я по­чувствовал, что самый железный карниз, за который я держусь, начинает оползать с выступа стены ... Оказалось, что два последних гвоздя, которыми он прикреплен к вы­ступу стены, — отсутствуют. Что делать? Если бы настене была хоть какая-нибудь точка опоры и я мог бы сделать еще шаг, чтобы схватиться за раму окна ... Но ни опереться, ни схватиться решительно не за что... Я продвинулся еще немножко по карнизу ... Железная полоска гнется и ходит у меня в руках. До окна только аршин. Но даже расстояние в сантиметр человек переле­теть не может. Возвратиться обратно — немыслимо. Му­скулы рук и ног страшно устали, и я знаю, что место, где карниз оборван, мне уже никак не преодолеть второй раз. Оставалось одно.

            Я повернул голову к окну и тихо оказал:

            — Дайте руку.

            Молчание. Я повторил громче.

            — Дайте руку.

            В окне показалась голова ... ребенка. И он протянул мне руку и, напрягши все силенки, помог мне.

            Я не знаю, кто был этот мальчик, и увижу ли я его когда-нибудь... Я ушел как можно скорей. Спустился по лестнице черного хода, вышел во двор, У ворот охраны не было. Я был свободен ...

            А теперь все без подробностей... Я был свободен, но стольких арестовали ... Оказывается, большевики будто бы раскрыли какую-то обширную русско-польскую органи­зацию и хватали направо и налево... Я ничего не мог сделать больше, кроме того, чтобы затруднять других укрывательством своей особы. И поэтому я решил бежать еще раз морем ... Удалось... Вы можете себе представить мое состояние, когда я узнал, что вы ушли с Тендры искать меня ... и погибли ... Там все были уверены в ва­шей гибели... По обыкновению, существовало много вер­сий на этот счет. В самом отвратительном состоянии я прибыл в Севастополь двадцать шестого октября ... А че­рез четыре дня, как вы знаете, произошла всеобщая эва­куация ... Я поспел как раз вовремя.