У моря - 5

***

Надо было поскорее устраивать «морской драп». Для этого я решился на одно путешествие: надо было пройти верст 35 по берегу моря. Конечно, мне нужны были доку­менты. И мне смастерили превосходные. Я получил при­казание от соответствующего советского учреждения «осмо­треть помещения для расстановки конных постов» по бе­регу.

Как необычайно ретивый службист, я вышел в тот же день. Ведь, Врангель каждую минуту может сделать де­сант, расстановка постов дело важное и спешное.

По дороге я встретил трагикомичное и, вместе с тем, поучительное зрелище.

Навстречу мне, по шоссе, шла группа людей; не то большая артель, не то рабочих, не то арестантов. Когда они приблизились, я увидел, что это среднее между тем и другим: это государственные рабы советской власти.

В это время декретом советской власти в Одессе все во­обще люди были разделены на несколько разрядов или ка­тегорий. Первая категория — это привилегированная, по­лучающая полный паек от советской власти. Вторая ка­тегория — это те, которые почти ничего не получают, — им предоставляется околевать с голоду, но на свободе. Третья же категория, которых кормят впроголодь, но ли­шают свободы.    

За какое-нибудь преступление? Нет. Просто известная часть одесского населения, не имевшая, по мнению советской власти, достаточно почтенных занятий, была заклю­чена в концентрационные лагери и гонялась партиями на работу.

Одна из таких партий шла мне навстречу. Поучитель­ность этого зрелища была в том, что вся партия состояла сплошь из евреев.

Что это были за люди? Самые разнообразные. По всей вероятности, наибольший процент здесь был из тех спеку­лянтов, что тучами бродили около кофейни Робина в былое время. Теперь всех этих гешефтмахеров дюжие солдаты гнали по пыльной жаркой дороге на какие-то сельско­хозяйственные работы.

Воображаю, что они там наработают! Для того, чтобы судить об этом, я как бы нарочно встретил другую пар­тию, тоже исключительно из евреев. Эту уже пригнали на место. Они починяли мостовую. Поистине жалки до комизма были эти типичные еврейские никчемные в физическом труде фигуры с кирками и лопатами в руках. Они впятером ковыряли ровно столько, сколько, сделал бы один деревенский парнишка.

Я думал...

Вы, бессмысленно ковыряющие одесскую мостовую под лучами палящего солнца, поняли ли вы, наконец... При «самодержавии» вы торговали всласть, кушая мороженое у Фанкони, а теперь — не угодно ли... Долбите камень, приготовляйте щебень и прославляйте Великую Русскую Революцию, которая принесла вам равноправие ...

Когда я прошел верст 25, мне стало жарко до нестер­пимости. Вот какая-то деревня. Зайду, попрошу пить.

Зашел. Спиной ко мне сидел человек. Я попросил у него воды. Он обернулся и оказался красноармейцем. И вме­сто воды оглядел меня с головы до ног и потребовал у меня ... документ.

Я счел за лучшее рассердиться.

— Я по казенной надобности иду, а вы мне документ!..

А вы сами кто такой?

Он посмотрел на меня так, как обыкновенно в этих слу­чаях смотрят солдаты. И сказал:

— Ну, так пожалуйте...

Я понял, что надо идти за ним. Он ввел меня в хату. Очевидно, это было караульное помещение.

За большим столом сидело человек пятнадцать красно­армейцев. Мой солдат, вытянувшись, обратился к одному из них:

            — Товарищ командир, разрешите доложить: вот не хо­тят документы предъявлять.

Товарищ командир перевел на меня вопросительный взгляд. Я сказал:

— Вам, товарищ командир, я, конечно, предъявлю до­кумент. Только, пожалуйста, — про себя...

Это значило, что у меня секретная командировка, ко­торою я не могу предъявлять всякому. Но ему, в виде осо­бого доверия, предъявляю.

Он взял документ и внимательно прочитал. И посмо­трев на меня, отдал мне документ.

— Вы свободны, товарищ... Только я вам советую идти не большой дорогой, а тропинкой ... ближе ...

Он стал объяснять мне куда идти, при чем я в глазах его ясно прочел: «Вот эти старорежимные. Контрреволюционеры они — все, а службу знают, ведь, вот действительно, секретная командировка, — правильно поступает».

В ответ мои глаза говорили : «Ну, конечно, я буржуй ... и не скрываю; но раз я у вас на службе, я ее исполняю за совесть».

Он приказал солдату проводить меня, и тот, наконец, напоил меня водой. Но, когда я вышел оттуда, мне все-таки было жарко.      

К вечеру я пришел туда, куда мне нужно было. Когда я переступил порог хаты, пожилая хохлушка-хозяйка встретила меня фразой:

— Отчего вы так согнулись?.. Отчего вы ходите все так, в землю смотрите? .. А они вот так!.

И она выпрямилась ...

Этой загадочной фразой она давала мне понять, что она прекрасно знает, из какого я рода-племени и чего мне нужно.

Впрочем, она прибавила:

— За полверсты, как я вас увидела — вы шли по бе­регу, то уже знала, кто вы и зачем идете ... Только плохо ... сейчас нельзя отсюда, стерегут... по ночам все шаланды в одно место собирают... и солдат ставят... сейчас у нас нельзя. Вот на днях расстреляли наших четырех... свои выдали ... Но уж мы-то доберемся до них ...

***

Я остался у нее ночевать. Она угостила меня великолепным ужином, и наслушался я от нее ...

— Когда деникинцы были, жил тут у меня один пол­ковник. Я ему вес жаловалась, что неправильно деникинцы поступают ... Надо снисхождение иметь к народу... Так нельзя... А он мне все говорил: «Верно, верно, хо­зяйка ... неправильно мы поступаем ... нехорошо ... а вот как мы уйдем ... будете по нас плакать» ... А я не ве­рила ... думала, как неправильно поступают, чего же я плакать буду ... А вот теперь плачу ... День и ночь все плачем за деникинцами ...

Ее сын, 17-летний хлопец, слушал этот разговор. И ко­гда я случайно взглянул ему в лицо, я увидел такое вы­ражение ...

Нет, я бы не хотел быть на месте большевиков, по­павшихся в руки этих людей.