У моря - 3

***

Однажды я особенно долго лежал на высоких обры­вах.. Ах, оно в этот день было особенно приглашаю­щее ... Типичное «драп-море». Легкий ветерок, чтобы не было жарко и чтобы не было большой волны. Ничего грозного, опасного в нем, только что-то большое. Пора... положительно пора ...

Когда я вернулся домой под вечер, Ляля встретил меня в саду:              

— У нас гости... одна дама, она говорит, что ты ее знаешь, но она не хочет себя назвать...

Я вошел и поздоровался с этой молоденькой женщиной, которая действительно казалась мне несколько знакомом. Но только, когда она не выдержала и рассмеялась, я узнал Ирину Васильевну: oнa была в темном парике и загри­мирована «четвертым номером», т. е. под смуглянку...

— Когда вы ушли, они пришли в тот же день...

— Кто они? ..     

            — «Заграничные жиды»...

— Как они узнали?

— Они выследили меня, должно быть... но меня уже не было дома, когда они пришли. Они пришли под видом служащих Жилотдела... На самом деле это были чрезвычайщики, мне хозяин дома сказал. И через два дня я получила повестку явиться в «Чрезвычайную Комиссию» ... Я пошла. Сначала хотела бежать... А потом решилапойти. Он стал меня спрашивать.

— Кто он?

— Следователь, которому было поручено все это дело. Он меня спросил, куда исчезли мои жильцы. Я сказала, что я не знаю и что сама очень беспокоилась. Он спросил фамилии, хотя он их знал от хозяина и дворника, но стал вас называть почтительно Иван Дмитриевич и Владимир Александрович.

Тогда в ему стала рассказывать все, как мы условились... Он всему как будто верил. И по­том вдруг спросил: «А зачем вы 7 мая были в квартире такой-то?». Тут он меня поймал. Потому что он спра­шивал о той квартире, где было свиданий с «Котиком» ...

Я видела, что я сейчас запутаюсь и будет мне конец, и чув­ствовала, что надо сделать что-нибудь особенное. А надо сказать, что нас вызывали вдвоем с мужем ... и вдруг мне мелькнуло ... Я сказала ему тихонько: «Удалите мужа...».

Он под каким-то предлогом выслал Владислава... Когда, мы остались одни, я стала сильно плакать и сказала, что, если он меня не выдаст мужу, то я все скажу... Он обе­щал, и я ему созналась, что у меня в этой квартире было любовное свидание с Владимиром Александровичем, и что Иван Дмитриевич покровительствовал нам...

После этого мы стали как бы друзьями... Он мне сказал, что Иван Дмитриевич и Владимир Александрович — честнейшие люди, но что над ними повисло обвинение в злостной спекуляции и так как это карается очень строго, то они и сбежали... Но на самом деле Чрезвычайной Комиссии известно, что они не виноваты и что им надо вернуться, чтобы себя обелить... Больше в этот день ничего не было. Он отпустил меня домой, на следующий день он ко мне приехал...

Тут опять была масса разговоров, я еще больше плакала. И немножко стала возмущаться Вла­димиром Александровичем, что он меня бросил и ничего не сообщил, и что я не знаю даже адреса. И даже я стала чуточку сомневаться, любит ли он меня... А если любит, то, вероятно, постарается увидаться, хотя бы это и грозило опасностью. Потом я настойчиво спрашивала, может-быть он настоящий спекулянт, так я не хочу иметь с ним дела... Он меня разубеждал и говорил, что В. А. чест­нейший человек... В конце концов, я согласилась помо­гать ему в его деле «обеления В. А. и И. Д.» и сказала, что сделаю все возможное, чтобы как-нибудь отыскать след В. А. Но перед этим я устроила бенефис слез и повела его к иконе.

— Да, ведь, он жид?.

— Нет, русский... Я его заставила клясться перед иконой, что он никакого зла Ив. Дм. и Вл. Ал. не сделает. Он говорил: «Да почему вы так о нас думаете?». Я отве­тила: «Вы все-таки чрезвычайка, вы людей убиваете и пытаете» ...

Он мне клялся, что никого они не пытают уже больше... Так продолжалось несколько дней... На­конец, он стал уже нетерпеливый ... некоторое время мне удавалось смягчать его тем, что я ездила с ним кататься по Французскому бульвару (у него своя лошадь), потому что он почему-то был убежден, что Ив. Дм. живет, где-то на Французском бульваре. Про каждого высокого седого он спрашивал: «А это не Иван Дмитриевич?». А я дро­жала: а вдруг я действительно вас увижу и выдам, — он ведь мне в самое лицо смотрел... и ловил выражение ...

Наконец, он мне сказал, что, если я до такого-то дня ничего не сделаю, то меня арестует, а если я сбегу, аре­стует мужа... Тогда я стала думать о том, что надо услать куда-нибудь мужа... Это удалось, он получил командировку. А я... мне очень помогло то письмо, которое вы мне написали ... Оно было так написано, что я могла показать ему. Он был очень обрадован, узнав, что Вл. Ал. просит свидания ... Я написала вам письмо, назначая свидание, и ему показала ...

Свидание было назначено в одном скверике... Я сидела, как дура, на скамейке три часа... Я насчитала, что вокруг меня было семь сыщиков... Один из них одно время даже ceл на ту же скамейку, на которой я была, и из кармана его торчал револьвер... Конечно, никто не пришел, и он страшно рассердился... Но я ему сказала, что, если он будет сажать таких дураков-сыщиков, которые будут са­диться на ту же скамейку, то Вл. Ал. совсем не придет, потому что он-то не дурак: он, наверное, был, но увидел мой антураж и ушел. И теперь, наверное, будет мне не верить. И опять плакала. Он очень ругался и говорил, что с «этими болванами» ничего нельзя сделать...

***

— Ну, и так далее... Все это продолжалось в этом духе... То он заставлял меня приходить к себе, то ко мне приходил ... То он мне верил, то начинал подозревать ... Труднее всего мне было изображать, что я — дурочка... А на этом все шло ... Между прочим, этот человек....

— Он идейный, по-вашему?

— Идейный? .. нет ... Но он и не продажный ... Ме­жду прочим, я видела, как он сам себе рубашку стирал... У него не было много денег ... Но честолюбец ... упря­мый ... и без всякой жалости... О, я дрожала ... он бы всех, всех вас расстрелял... совершенно спокойно... Страшный человек.

— Как вы думаете, — они пытают по-прежнему?

— Нет... не думаю ... не из жалости ... а просто сочли, должно быть, невыгодным ... Я страшно боялась, что они будут меня пытать. А вдруг я не выдержу... мне даже не хотелось, чтобы мне сообщили ваш адрес ... Но нет... видимо, у них другие способы, более совершен­ные ... Раз он рассердился, вышел из себя и сказал:

«Знаете что, я несколько месяцев буду работать, но я их поймаю всех ...». Они думают о нас, что мы — сильней­шая организация... Они не знают, что у нас нет денег. Между прочим, он знает про ваше письма «высшим представителям советской власти»... Он мне сказал: «Иван Дмитриевич с нами в переписке»...

            — Почему же они ничего не ответили, не напечатали?

— Не верят... боятся ловушки... Они думали, что, если они это напечатают, то подадут кому-то условный знак, которого вы хотите... Они ни за что не могут пове­рить, что вы придете... Между прочим ... Эфем жив ... Я знаю наверное... Они его держат под страшным секре­том, но одна дама, которую выпустили из чрезвычайки, его видела, с ним говорила. Он совершенно помирился со своей участью ... и готов к смерти... Но бодр.. и всех там поддерживает...

***

— Как-то они меня позвали на Екатерининскую, № 3... Там у них было что-то вроде вечеринки...

— Зачем же они вас позвали?

— Дело в том, что он мне все-таки верил... Но дру­гие, видимо, над ним смеялись... И вот он привел меня, чтобы им показать, чтобы и они убедились, что я дура... Это был вечер!.. Там и жены их были и любовницы ... И эти были, «заграничные жиды» ... они действительно— заграничные ... Они из Германии ... Даже по-русски плохо говорят. Одного из них зовут Макс... Ах, это был вечер, пили вино ... играли ... веселились... я ду­маю, что через этик дам можно было бы кое-что сделать. .. им легче всего всунуть взятку ... им хочется одеваться ...

***

— Мне очень трудно было бежать... За мной следили неотступно... но я их все-таки обманула... Правда, меня нельзя узнать... Не даром я в театре... Но где же я буду спать?..