Опять сидим в камере. Это уже кажется четвертые сутки. Все без вещей и всегда на полу. Мы даже не лежим, просто валяемся, иначе нельзя назвать этот беспорядочный комок женщин.
У окна сидит та молоденькая, в черном, дамочка с ярко-желтыми волосами, которая так горько плакала когда-то в тюрьме на прогулке. Тогда был арестован ее муж. Годовалый ребенок оставлен без присмотра (няню тоже арестовали).
Теперь она сидела на постели в лагерь. В чем было ее дело — я как-то не помню. Помню, что еще в тюрьме, вздрагивая от рыданий, слышны были слова «автомобили, автомобили». Вероятно было какое-нибудь укрывательство машин у мужа (Дело Воробьева.)...
Пока мы сидели, вошел в камеру какой-то человек, по лицу и по походке, я сразу почувствовала, что он имеет что-то сказать. Что-то тяжелое, страшное надвигалось с ним. Он старался казаться спокойным, но чувствовалась какая-то тревога, я знала, что не с хорошими известиями он пришел сюда.
Я начала следить за ним. Он видимо искал кого-то, и, увидев маленькую женщину с желтыми волосами, он быстро подошел и что-то сказал. Одевая на нее пальто, он старался, видимо, не встречаться с ней взглядом.
— «Идите домой, идите к ребенку, я выхлопотал для вас отпуск», — говорил он. Невозможность проникнуть в лагерь, и еще большая выйти, подтвердили мою мысль. — Что-то случилось, что дало возможность хлопотать о ней. Она тоже поняла, вздрогнула и с сильно побледневшим лицом забилась, как раненая птица. Дрожащими пальцами быстро, быстро стала одеваться.
Он кивнул нам головой, — уже за ее спиной. Да, ее мужа расстреляли вчера вечером. А сегодня ей разрешают вернуться домой — к ребенку. Оба они быстро исчезли.
Свободное копирование
