Тюрьма - 30

29-го декабря.

            Сегодня, как только встали: — «И-на и Д-а, к следователю». Наконец  то. Радостно от­кликнулись мы обе и в один миг были уже за дверью.

            Вернулась вечером, не весело на душе...

Было так: нас обеих позвали; сопровождала одна из молодых надзирательниц. Повели в большую мужскую тюрьму. У подъезда стояла карета скорой помощи. Вошли, — полно солдат, все с винтовками в руках.

            Возле окна деревянная скамья, на которую сели И-на и еще одна заключенная в большом шерстяном платке. От холода или от волнения она плотно куталась в нем.

            Скоро вышел небольшой человек с красным лицом и мелкими, чрезвычайно мелкими, неприятными чертами лица, — в зеленом шлеме с красной звездой.

            «Неужели следователь?» — подумала я, и что то упало во мне. Вызвал он И-ну во внутренний коридор, дверь которого под самым портретом Ленина.

И-на шла бодро и спокойно. Прошло много времени, полчаса, час.

Кто-то еще в тюрьме положил мне в карман ломоть черного хлеба, зная, как затяги­ваются допросы. Я съела кусочек, а остальное дала солдату, который присел рядом. Он внимательно посмотрел.

            — «За что сидите?» — «Не знаю», — ответила я и прибавила: — «Я ни в чем не виновна».

            — «Ну, значить вас и отпустят сейчас»,— сказал он убежденно и серьезно.

            Наконец, в дверях появилась И-на. От радости я замахала рукой. Но за Иной шел все тот же маленький человек с неприятным лицом. Я сразу заметила, что И-на изменилась.

            Быстро, не взглянув на меня, она прошла к выходу. Лицо у нее было каменное, как всегда в тяжелые минуты. Я хотела ей что-то сказать, остановить, но она прошла мимо и через минуту исчезла с конвойными. Вызвали мою соседку. Скоро и она вернулась обратно. За спиною шел все тот же неприятный человек.

— «Где Д-а?» — резко спросил он. Я назвалась и пошла за ним. Пройдя небольшую часть коридора, которая показалась мне темной, мы вышли вправо во вторую дверь. Вошли в небольшую комнату. Помню большой письмен­ный стол, два, три стула и клеенчатую лежанку у дверей.

— «Зачем она?» — промелькнуло у меня в голов.

Он сел к столу, а мне предложил сесть против него. Я села и внимательно взглянула на него. Лицо отталкивающее, злое, но не силь­ное. Что-то путанное и бессмысленное в крохотных чертах лица, в выражении беспокойно бегающих глаз.

            Вспомнила И-ну и лицо ее. Что поняла она в этой комнате?

            Он поставил ряд вопросов: кто, откуда, адрес, звание, профессия. Усмешку заметила при вопрос: — «Вы, вероятно, дворянка?» — «Да, бывшая». — «Кто муж?» — «Где он?» — «Чем был?» — Одним словом, все обычные вопросы.

            Я отвечала быстро и охотно, желая быть скорее отпущенной. Он пристально посмотрел на меня, как и я на него, и голос его стал враждебен. Что-то недоброе почувствовалось сразу, но я не хотела поддаться первому впечатлению и продолжала отвечать.

            Беспорядочно, стараясь сбить меня, посыпа­лись вопросы, и я скоро заметила, что он все время заглядывает в какой-то большой лист бумаги, сплошь пропечатанный.

            Помню неприятное ощущение от этого листа. Уж лучше бы прямо на меня смотрел и спрашивал.

            Сбивчиво и долго останавливался он и воз­вращался к некоторым вопросам, но скоро эти вопросы стали переходить в обвинения.

            Я поняла что в этом листе — просто-на­просто донос, большой и ложный. «Кто донес?» пронеслось в голов. Понемногу стали опре­деляться и крепнуть обвинения.

            1) Передача будто бы мужу важных сведений и документов, когда он приезжал осенью в Одессу.

            2) Намерение бежать заграницу — через Румынию в город Милан (почему именно Милан?).

            3) Укрывательство больших ценностей.

            4) Сношение с разными врагами заграницей. И наконец,

            5) Всякие темные дела (продажа золота, жем­чужной нити и брильянтового «кулона»). Так было сказано — «кулон» — и цена его.

            К этому прибавлено обвинение в спекуляции, в покупке и перепродаже золотых монет.

            Ответив на все первые вопросы, я резко отрицала все обвинения. В коротких словах просила меня выслушать.

            1) Мужа видела в течение 2-х недель осенью — по частным семейным делам. Военным он не состоит, политикой не зани­мался никогда. Справку насчет этого навести можно. С ним давно не живу, не переписы­ваюсь и не знаю, где он.

            2) Отрицаю всякую мысль о бегстве заграницу, так как бежала бы раньше, когда это было легко. Имела полную возможность и даже паспорт. Теперь ехала в Москву на работу. Везла работы на выставку и для театра. Эти два года все время и без перерыва работала по художественной части. Справиться об этом всем можно в Одессе, Киеве, Москве. Кроме того, прошу внимательно прочесть бумагу с командировкой и письма, которые везу в Москву. Прошу также обратить внимание на то, что у всех нас троих найдено всего 50.000 рублей советскими деньгами, на которые мы не могли бы да­леко ухать.

            3) Ценностей никаких не имею, так как буквально лишена всего.

            4) Спекуляций никогда не занималась. Если продала две-три принадлежавшие мне вещи, при­нуждена была это сделать; сын и я болели тифом в Одессе, и деньги были необходимы для лечения. Единственное, что отрицала, это продажу названного кулона, — не хотелось подводить того старичка-еврея, которому про­дала. Имя его было поставлено в донос. Намек о золотых поняла. Действительно, у меня было три или четыре золотых монет, которые я за два дня перед арестом отдала взаймы.

            Это было особенно интересно мне тем, что я лишь тогда ясно поняла — откуда шел донос. Кроме меня и К. никого в комнате не было в этот вечер. Слышать могли только хозяева квартиры, где мы жили (Как выяснилось впоследствии, это была семья, зани­мавшаяся доносами в ЧК. Два ее члена были чекистами.).

            Вспомнила тонкость стен и мое постоянное недоверие к хозяевам. Подробности были верные; да, действительно, приходили вечером и просили дать взаймы эти деньги. Я дала, но до спекуляции было далеко. Вот весь донос, лжи­вый от начала до конца. Ничего не стоило внимательно отнестись к нему и разобраться, пересмотрев бумаги и письма. Все было бы ясно. Я настаивала на этом. Время уходило. Следователь продолжал читать все новые и новые обвинения. Голос его повышался, лицо краснело, он путался в словах и от этого еще больше злился.

            — «Вы уважали бы меня, если б я был с университетским образованием», — прокричал он. Я промолчала. — «Не прийдут ваши юри­сты защищать вас», — злобно добавил он.

            Наконец голос поднялся до какого-то исступления: — «Я могу вас расстрелять. Я прислан из центра, из Харькова, для водворения порядка (Следователь Зиберт, латыш. Он, действительно, был прислан из центра.).

            Нудно и длительно шел дальше допрос. Я начинала терять терпение и уверенность. Я по­нимала, что была перед исступленным от злобы человеком и вынуждена была выслуши­вать его угрозы. Невольно повернула голову к двери, — и в глаза бросилась лежанка, которая меня так поразила при входе. Вспомнила ноч­ные рассказы Вакс о том, как мучают, как бьют. «И зачем она все это рассказывала?» — подумала я.

— «Если вы не сознаетесь, я заставлю вас силой», — кричал он, весь наливаясь кровью. Красное лицо его стало еще краснее. — «У нас есть способ для этого».

            Чувство полной беспомощности и невольного страха охватили меня. Я была всецело в руках этого человека. Он, вероятно, прочел страх на побледневшем лиц и стал лишь пуще запугивать. — «ЧК располагает всем, чтобы заставить говорить». — «Нет средств, перед которыми мы останавливаемся». — Опять промелькнула Вакс с ее рассказами о «Маньке». Промелькнула и бледная, как тень, Фани, с проеденными крысами башмаками. Зачем я все это знаю?!

            Ему доставляло, видно, удовольствие видеть мою муку. — «Вы будете расстреляны, ваша участь уже решена, но вы раньше сгниете в тюрьме. Я вас шесть месяцев продержу до расстрела. Вы — в наших руках. Сознай­тесь, где ваши ценности?» — Он опять взглянул в донос. Напрасно, я ему напомнила, что все отобрано у нас, что мы лишены самых необходимых вещей. Он нашел новый спо­соб запугивания. — «Вы думаете мы одни, вы и я — нет, вас слушают. В этой комнате есть и уши и глаза».

            Может быть, — вернее даже — никого не было, может быть, кто-нибудь и подслушивал наш разговор, — чувство, что кто-то невиди­мый присутствует, мне было ужаснее всего. У меня забилось сердце, и я взглянула на окно. Уже вечерело, а я вышла на рассвете. Когда же кончится пытка?

            Больше не оставалось ни силы ни воли. Я  слабела. — «Хоть бы не кончилось обмороком», — подумала я и опять нервно вспомнила лежанку.

            Наконец, после еще нескольких часов угроз, он дал подписать протокол. Так как он был полон ложных обвинений, я от­казалось его подписать. Он, с своей стороны, отказался записать мои слова (Я просила внести, что я давно состою членом союза художников Москвы, заведовала и руководила художествен­ными мастерскими, что ехала на работу в Москву.).

            Я больше не в силах была сопротивляться. Оп написал несколько слов, но так как я не могла прочесть его неграмотного почерка, просила его прочесть мне вслух эту бумагу! Он так путал имена, названия городов и проч., что я их лично вписала за него и усталой рукой, наконец, подписалась...

            В эту минуту раздался стук в дверях. Я оглянулась. Впереди конвойного стремительно входил кто-то высокий, в знакомой кожаной желтой куртке, перевязанной ремнем. Увидела накрест завязанный шарф и милое, близкое лицо, переменившееся, исхудалое, с выражением муки в глазах. Вошел Кика, а за ним часовой.

            Я все забыла: пытку допроса, присутствие маленького злобного человека. Я видела лишь милую улыбку и глаза, где свет потух. «Кирилл, бедный, бедный мальчик. Что с тобой сделали!» ... Помню, как бросились мы оба в объятия друг друга. Дальше не помню..,

            Знаю, что потом сидели мы на лежанке, на той самой лежанке, которая так пугала меня. Что случилось со следователем, не знаю, но он разрешил нам это свидание. Каким-то другим, уже изменившимся голосом он сказал:

            — «Можете поговорить десять минуть, пока я буду писать».

            Наконец-то мы были вместе и могли гово­рить. Говорили быстро, шепотом, перебивая друг друга. хотелось столько сказать в эти десять минут!

            Перо маленького человека быстро скрипело по бумаге. Кика не хотел говорить о себе. Он был явно болен, но все внимание его было сосредоточено на допросе. Я ему быстро сооб­щила о доносе.       

            — «Обо мне ничего?» — спросил он.

            — «Нет — ничего», — успокаивала я его. Он быстро рассказал, как болел корью, как поправился и как вновь заболел. Я взяла его руки. Он были очень горячие. Он просил не говорить о болезни и шепотом сообщил, что доктор решил сегодня же пере­везти его в городскую больницу. Его должны сейчас увезти в карете скорой помощи. (Я вспомнила, что видела карету, стоящую возле тюрьмы). У него сильный жар — более сорока градусов, но он уверен, что быстро попра­вится в больнице. Он жалел, что И-на и я не оглянулись, когда проходили со следователем; он уже тогда сидел в коридоре. Говорил он быстро, как и я, так как знал, что вместе будем только эти несколько минут. Скоро прошли они — ему надо было идти к столу.

            — «Если вы не будете вмешиваться, можете остаться, на допросе», — неожиданно заявил следователь. Я обещала молчать. Кика сел спо­койно и решительно за стол.

            Допрос был не длинный: — сколько лет?  — «пятнадцать», кто?—«ученик шестого класса» и т. д. Опять ядовитые слова насчет дворян­ства, причем следователь заявил:  «надо добить, пока последние не погибнут».

            Затем он погрузился в чтение того же листа. Я стала прислушиваться. Опять по­неслись обвинения, но другого рода.

            — «Вы заносчивы, вы грубы, вы резки даже со своей матерью, вы швырнули раз лампой (так именно было сказано), вы надменный, вы ударили ногой домашнее животное» и проч. и проч...

            Я слушала допрос и с грустью думала...

            Итак нас позвали сюда, чтобы прочесть ряд ложных обвинений, составленных кучкой преступных людей. Пока И-на, К. и я, ничего не. замечая, все жили, поглощенные работой и чтением, за тонкой стеной наших комнат готовилась и писалась эта бумага, которая всех нас привела сюда. И все это исключительно из чувства злобы и желания  наживы. Пока обвиняли меня еще был смысл, но звать боль­ного ребенка, чтобы по доносу прочитать ему, что он резок и горяч с матерью, что он ногой оттолкнул собачку ... Это переходило все границы.

            Вся печальная картина стояла передо мной.

            Суд  над нами  совершал  этот  не­вежественный латыш-пьяница — кокаинист, который не мог даже написать протокола. Судьба наша была в его руках, как и тысячи других. Опять поднялись прежние угрозы — «Вы все должны быть уничтожены».

            Кика, бледный и больной, сидел у стола.

Вдруг он вскочил: — «Прекратим это, все равно, все плюсы на вашей стороне, все минусы на нашей, разрешите встать».

            Он быстро подписал протокол. Следова­тель сообщил ему о расстреле, который, будто бы, ожидает меня, и отпустил.

            Я просила его лишь об одном: о смягчении участи Кики. Просила освободить его в виду молодости, болезни и полной невиновности.

            Просила обратить внимание на заслуги прадеда и дяди (Прадед Кики был декабрист. Он был приговорен к смертной казни, затем был помилован сослан в Сибирь на вечное поселение, где прожил 30 лет и умер. Бабушка Кики — сестра композитора П. Чайковского.) и, хотя бы ради них, освободить  мальчика. Он записал мою просьбу. Мы, наконец, были отпущены после многих часов пыток.

            Кика еле стоял на ногах. Мы быстро вышли в коридор, так как его должны были сейчас увезти. За нами шли часовые.

            Мы остановились в прихожей тюрьмы под портретом Ленина и простились, прижавшись друг к другу. — Помню жар лба под кур­чавыми волосами.

            — «Увидимся ли?» — в один голос спро­сили мы, и оттого, что спросили в один голос, оба грустно улыбнулись. Но часовой торопил. Мы прижались еще крепче...

            Лежу без движенья, без мысли. Все пусто во мне. Вернулась поздно, темнело. Больше не страдаю, совершенно спокойна.