Последний акт - 4

7.V. Я как в воду смотрел, когда писал, что М.Гус может обвинить меня еще в мистицизме, идеализме и, конечно же, в нонконформизме.

Прочитал новую его статью. Он обличает меня, на этот раз, в экзистенциализме, персонализме, неотомизме и, конечно же, в нонконформизме. Он делает вид, что я его затравил, запугал, не даю слова сказать — и, оправдываясь, снова клевещет — доносит. «Вы же вор. — Не вор, но ворую-с».

Вчера снова стали приходить в движение «сферы». Алеша (Кондратович[1]. — С.Л.) гов/орил/ с Ф.Овчаренкой[2] по пов/оду/ Плимака[3], кот/орого/ цензура держит в 4-м №. Тот сказал, что об этом ничего не знает. Но сам спросил, читали ли мы в № 5 статью Гуса («довольно тонкий ответ») и в 4 № «Москвы» — возражения Березнину по пов/оду/ поэмы Смирнова⁶. Как видно, это поощряемые акции. Потом вдруг позвонила Ант/онина Ив/ановна/ от Воронкова[4] — спрашивала, где А/лександр/ Т/рифоно-
вич/, каково его здоровье.

Мы с Алешей решили его проведать и известить о возможных розысках. Застали его плохим. Мар/ия/ Ил/ларионовна/ (жена Твардовского. — С.Л.) взяла читать письмо из Варш/авы/, кот/орое/ мы ему привезли, а он сказал ей: «Брось, Маша», — и с какой-то горечью процитировал себя: «все это прах, стихи и проза, все только так, из головы».

Ничего ему не хотелось, кроме как съездить на 36-й км и купить там бутылку водки, но нас он привычно заверял: буду пить один березовый сок и к понедельнику буду в порядке. Но не будет, нет. Я напомнил ему о приглаш/ении/ Ис/аича/ («Исаичем» звали в редакции «Новый мир» Солженицына. — С.Л.) ему — на праздники. Он отозвался вяло и незаинтересованно.

Вечером Ис/аич/ забегал ко мне на минуту, узнать, в каком положении 
А/лександр/ Т/рифонович/ и ждать ли его.

Посидел ровно минутку, написал записку А/лександру/ Т/рифоновичу/ — и исчез, а на прощанье неожиданно расцеловался со мною. Уже в дверях, глядя, как он стремительно убегает, я сказал ему: нельзя, Ис/аич/, летать в таком темпе. «Нет, так и буду, пока на месте не упаду».

Прошло всего неск/олько/ месяцев с так назыв/аемой/ реформы положения о цензуре — и все, как и следовало ожидать, возвратилось к прежнему порядку. Редакция бесправна, Союз писат/елей/ — безучастен, а малейшее сомнение ценз/ура/ решает, передавая материалы, как это и бывало прежде, в Отдел. (Имеется в виду Отдел ЦК КПСС. — С.Л.) Новость только та, что происходит это перекидывание материалов в еще более густой неопределенности и тайне. Последний раз весь этот механизм обнажился в связи со статьей Плимака.

Попутное

Полемика критика Михаила Гуса со статьей Владимира Лакшина о романе Булгакова «Мастер и Маргарита» интересна и в наши дни. Статья о романе Булгакова была напечатана в «Новом мире» в 1968 № 6. В журнале «Знамя» в № 12 появилась резкая статья Гуса «Горят ли рукописи?».

Он обвиняет Лакшина в том, что тот производит «отделение социальных проблем от моральных», а это «прежде всего неверно теоретически. Решая всемирно-историческую социальную проблему — построение коммунизма, мы тем самым коренным образом решаем и моральные проблемы. Не понимают, не признают этого как те, кто считает коммунизм аморальным, так и те, кто выхолащивает из марксизма его этическое учение». Этим и занимается, по мнению М.Гуса, Лакшин.

Особое его негодование вызвали слова Лакшина о «духовном могуществе в сравнении с авторитетом предрассудка, могуществом силы» и «несомненном торжестве справедливости», в которое верил Булгаков, по мнению Лакшина, и верит автор статьи о нем.

«Плохо или хорошо, верно или неверно, зависит от того, — пишет М.Гус, — всецело от того, только от того, что понимается под «истинной справедливостью», что разумеется под «могуществом силы».

В этом суть».

Тем самым, по мнению М.Гуса, Лакшин «расчищает себе дорогу к раскрытию и утверждению той особой воинственности (курсив М.Гуса. — С.Л.) некоего «нового», «высокого» и не всем доступного гуманизма, который якобы был свойствен Булгакову». Словом, предводитель Лакшин во главе им провозглашенного гуманизма с «духовным могуществом» и «несомненным торжеством справедливости»…

Не может принять М.Гус рассуждений Лакшина о Иешуа и его «силе спокойно и в упор выговариваемой истины» и трусости Пилата. Он приводит слова Лакшина: «Человека умного, смелого и благожелательного она (трусость) способна превратить в жалкую тряпицу, обессилить и обесславить. Единственное, что может его спасти, — внутренняя стойкость, доверие к собственному разуму и голосу своей совести».

Далее М.Гус продолжает: «Принося извинение автору статьи в том, что я самовольно подчеркнул некоторые его слова, я прошу читателя отнестись к ним самым серьезным образом, так как в них поставлен кардинальный вопрос о соотношении индивидуального чувства справедливости, собственного разума человека с коллективным разумом его класса, его народа, наконец, его партии, если он к ней принадлежит. Кстати, В.Лакшин в своей «всеобщей» формуле как раз и забывает о такой «мелочи», как идеология, — идеология коммунистической партии, ее теория, ее программа. Он не делает ни малейшей оговорки по этому поводу. Но по отношению и к человеку непартийному формула об абсолютном значении именно и только индивидуального чувства справедливости, личного разума в том виде, как она преподносится В.Лакшиным, неверна…

Мыслящие люди, люди нашего социалистического общества — а о них, разумеется, идет речь и у В.Лакшина, — вырабатывают свои знания, свое чутье, следовательно, собственное чувство справедливости и собственное разумное понимание не в одиночку, не самосильно, а сообща и в неразрывной связи с коллективным разумом и с коллективным чувством справедливости. И «собственный разум» лишь в том случае является подлинным разумом, когда он мыслит не абстрактно и не произвольно, а руководствуется коллективно выработанными положениями и истинами, коллективным опытом, когда проверяет свои личные взгляды сопоставлением с этими коллективными, общими, но не «всеобщими» (то есть абстрактными) убеждениями своего класса, своего народа. Но об этом главном, решающем положении у В.Лакшина нет ни слова, ни звука.

Крайний субъективизм, делающий каждого, независимо от его развития, уровня сознательности, жизненного опыта, верховным и окончательным судьей в оценке объективной действительности, в определении его отношения к окружающему миру, к обществу, к государству, — вот каков истинный смысл рассуждений и размышлений критика».

М.Гус называет рассуждения В.Лакшина не просто субъективными, но фихтеанскими, считает, что он идет вслед за теми, кто «навязывает марксизму фихтевскую теорию личности».

Но, пожалуй, главное преступление В.Лакшина М.Гус видит в призыве Лакшина к сопротивлению отжившим, устаревшим догмам, к смелости рассуждения о справедливости и борьбе за установление ее. Это, по словам Гуса, и есть нонконформизм: «Я не могу назвать их (мысли В.Лакшина. — С.Л.) иначе, чем откровенным и прямым призывом к нонконформизму, то есть к несогласию со всем тем, что не отвечает «чувству собственной справедливости» и «собственному разуму» любого индивидуума. А ведь Ленин сделал к приведенным выше словам о мыслящих представителях класса подстрочную сноску, которая заслуживает серьезного внимания товарища Лакшина: «В каждом классе даже в самом передовом и обстоятельствами момента поставленном в положение исключительно высокого подъема всех душевных сил, всегда есть — и… неизбежно будут — представители класса, не мыслящие и мыслить не способные.

Неужто товарищу Лакшину неизвестно, что даже и сейчас, и в среде, казалось бы, интеллектуальной, мы сталкиваемся с людьми, не понимающими, что такое непримиримая борьба идеологий, не желающими считаться с требованиями этой борьбы и противопоставляющими этим требованиям «верность самому себе» и прочее столь же «красивое»…

Вот почему я и вынужден назвать рассуждения В.Лакшина поощрением нонконформизма…»

«Мастер никогда не поступится своей совестью, своей честью», выдвигает 
В.Лакшин еще одну формулу, или, лучше сказать, моральное предписание для всякого мастера. В этой формулировке им и подтверждается все то же понимание долга и чести как чисто и только личного дела данного человека, не обусловливаемого велениями исторической обстановки, требованиями того общества, в котором живет и творит художник».

Вот какие обвинения выдвинуты М.Гусом против В.Лакшина.

Он ответил ему коротко в № 12 1968 г. «Нового мира» — «Рукописи не горят!»

Владимир Яковлевич пишет: «Стоило произнести мне слова о всемогуществе сатаны в его расправах с мелкими и грязными людишками, как М.Гус спешит заявить, что «В.Лакшин старательно подчеркивает бессилие реальных земных властей, стоящих в нашей стране на страже порядка…».

Не довольствуясь областью истории литературы, М.Гус хочет поссорить меня с юстицией и милицией». Он высмеивает его за то, что М.Гус никак не признает, что «все главные вопросы жизни человек должен решать согласно голосу собственному разума и совести».

В.Лакшин подчеркивает далее: «То, что в любом, даже в самом передовом, обществе можно найти немало людей «не мыслящих и мыслить не способных», еще усиливает значение призыва к людям «думать и судить обо всем самим» — это азбука социализма. В противном случае мы неизбежно должны прийти к апологии некой духовной элиты, самой природой поставленной над «неспособными мыслить» элементами общества… И если теперь М.Гус склоняется к тому, что призывать к самостоятельной работе мысли и голосу совести каждого — вредно и не нужно, а конечная мудрость жизни состоит в том, что всяк сверчок должен знать свой шесток, то я не решусь назвать эту позицию демократической или тем более марксистской».

Забавно то, что за последние годы восторжествовала именно точка зрения 
М.Гуса и разговоры о «духовной элите» стали общим местом нашей «демократической» критики и публицистики.

Так в споре В.Лакшина и М.Гуса в нашей жизни победил М.Гус.