Но вот наступала осень, дожди, слякоть; двор наполнялся непролазною грязью, так что не было никакой возможности проходить через него, иначе как по дощечкам, проложенным от ворот к крыльцу. Вместе с тем прекращались и игры с ребятами, и прогулки. По целым дням приходилось сидеть безвылазно в комнатах. Один день, как две капли воды, походил на другой. Каждое утро отец уходил на службу; мать принималась за стряпню. Нас засаживали за книжки. В 12 часов мать садилась обедать, а после обеда ложилась отдохнуть до трех часов; мы же, предоставленные себе, могли делать, что угодно, лишь бы соблюдали тишину и не мешали матери спать.
В четыре часа приходил со службы отец и, в свою очередь, садился обедать, причем и мы не упускали случая пообедать вторично. После обеда отец ложился часок-другой отдохнуть, и опять нам вменялось быть тише воды, ниже травы.
Затем тянулся бесконечный вечер, тускло освещаемый сальною свечою. Мать принималась шить, штопать чулки, читать. Отец углублялся в бумаги или клеил гильзы и насыпал их табаком.
Раза два в неделю приходила к нам престарелая убогая девица, которую мы прозвали "стрекозою", потому что всею фигурою она напоминала именно стрекозу, изображенную на одной из виньеток, приложенных к имевшимся у нас басням Крылова.
Кроме нее приходили изредка сослуживцы отца, братья Клепцовы, оба большие франты, завитые, напомаженные, в цилиндрах. Но под цилиндрами в головах у них была феноменальная скудость мысли. Кроме того, у них имелось два отличия. Первое заключалось в том, что они всему удивлялись, а второе, что младший брат играл роль эха старшего: своих речей не имел, а только повторял то, что произносил старший.
- Удивительный! - восклицал старший, объедаясь поданным за ужином пирогом.
- Поразительный! - вторил ему брат.
- Артистически прекрасно! - произносил старший, выслушав романсик, спетый тетею Верою.
- Очаровательно!.. Божественно!.. - вторил ему младший.
- Представьте себе: поворачивая в вашу улицу, я свалился и так расшиб себе ногу, что вплоть до вашего дома шел и хромал, шел и хромал!
- Подумайте, в самом деле, братец-то... - вторил ему младший, - на самом-таки повороте в вашу улицу упал и так расшиб себе ногу, что до самого вашего дома шел и хромал, шел и хромал.
- Удивительно!
- Поразительно!
Тотчас же по приходе гостей устраивался преферансик, по большей части на мелок, что не мешало отцу беспрестанно приходить в азарт. После каждой игры обязательно следовали ожесточеннейшие споры, кончавшиеся часто тем, что отец вскакивал, восклицая:
- С такими сапожниками, шулерами и подлецами никакого дела иметь невозможно!
Затем он схватывался за волосы и ложился на диван, а гости брались за шапки. Стрекоза заливалась слезами, завязывая ленты своей шляпки; братья Клепцовы брались за свои цилиндры и в полном недоумении пожимали плечами.
- Подумайте, какой аффронт! - удивлялся старший брат.
- Вообразите, что за безобразие! - вторил ему младший.
Долго мать уговаривала и останавливала обиженных гостей, извиняясь перед ними за горячность малороссийской натуры отца, уверяя их, что, в сущности, он человек очень добрый и весьма их ценит и любит. Гости, с своей стороны, все только порывались уходить, а сами топтались на одном месте. Наконец отец скатывался с дивана и сам начинал уговаривать их:
- Ну, полноте, ну, что такое! Простите, я просто погорячился. Давайте продолжать игру.
Стрекоза развязывала ленты и снимала шляпку; братья Клепцовы ставили снова свои цилиндры на фортепьяно и как ни в чем не бывало садились за игру.
Что касается нас, детей, то не скажу, чтобы подобные сцены нас особенно потрясали. Должно быть, мы к ним пригляделись, и они вносили в нашу жизнь некоторое разнообразие, иначе можно было умереть от скуки, созерцая бесконечную и однообразную канитель преферанс-ной пульки. Мы же с сестрой обязательно присаживались к играющим и в продолжение всей игры наблюдали, как они вистуют и пасуют.
Свободное копирование
