Ну а я между тем интенсивно работал над докторской. Уже были сделаны основные плакаты и начата работа над текстом. Я собирался продолжить ее, взяв академический отпуск. Но тут я снова влип в историю, виновником который оказался сам.
Поводом послужила грозная чернобыльская авария. Ни я, ни наш институт не имели практически никакого отношения к созданию того типа реактора, который взорвался. Больше того, последние годы наше участие в ядерной программе заключалось в создании куда более безопасной конструкции реактора, и я был занят технологией создания толстостенных, стальных корпусов, которые, как считали, должны были защитить реактор от подобных аварий. И все-таки чувства полной невиновности во всем происшедшем не было. Было понятно, что беда заключалась не столько в каких-то технических недоработках. Дело было в системе эти недоработки порождавшей. Уже тогда мне было понятно, что наша экономическая, а, следовательно, и политическая системы стоят на пороге краха. Выдержать нашу гигантскую бюрократическую машину и военно-промышленный комплекс, разрушавший гражданскую экономику, было, конечно, невозможно. Но, участвуя в собраниях, поддерживающих решения партии и правительства, в демонстрациях и митингах, я как бы становился соучастником преступного развала страны. Я понимал, что противостоять этому у меня нет никаких возможностей, и все-таки, чувство личной ответственности за все происходящее не исчезало. Я не хотел включаться в диссидентское движение, считая, что оно мало эффективно и нужно заниматься своим делом. Но хоть как-то высказаться по этому поводу я считал для себя необходимым.
Я нашел самую трусливо-безопасную форму, написав верноподданически-лояльное письмо М.С.Горбачеву. Я понимал, что толку от этого не будет, но совесть свою я как бы успокаивал.
Перед тем, как отправить, я решил показать мое письмо жене. Она очень просила меня не делать этого – подумать хотя бы о дочери, но я не послушался.
Прошло какое-то время, и меня вызвал к себе Зубченко.
- Ты писал письмо Горбачеву? – спросил он. – Ну а теперь меня вызывают в ЦК, так как хотят выяснить, не следует ли тебя поместить в соответствующую психлечебницу.
Я попросил Зубченко постараться как-то уладить все это тихо, обещав, что пропагандировать свои идеи нигде не собираюсь. Но этим дело не кончилось. Вскоре на партбюро в отделе якобы для омоложения пропагандистских кадров меня исключают из числа пропагандистов. Понимая, что под угрозой планируемая мной защита докторской, я отправился к секретарю парткома. Я сказал, что совсем не возражаю освободиться от работы пропагандиста, но если почувствую хоть какую-то угрозу моей защите, то в моем лице институт получит совершенно не нужного ему диссидента. Однако моя предзащита для получения академического отпуска так и не состоялась. Через два месяца работы я сразу представил свою диссертацию к защите.
Далее последовали обычные процедуры, доклады в различных организациях и на заводах, из которых наиболее запомнился мой доклад в институте им. Патона. Было приятно рассказать о своей работе людям, с которыми начинал заниматься сваркой, и мнение которых было очень авторитетно. Поддержка была полной, и моим оппонентом согласился стать заместитель Патона Ющенко, с которым мы когда-то вместе работали на ЛМЗ.
Защита прошла успешно, но еще до того, как ВАК утвердил мою докторскую степень, моя лаборатория была ликвидирована. Я со своей тематикой перешел в лабораторию к Носову, но такое развитие событий меня устраивало вполне.
Свободное копирование
