К Апрелю (1902) все мы — артисты труппы Дарьяловой, законтрактованные в Театральном Бюро, из Москвы съехались в Севастополь.
Из товарищей помню талантливых: Тамарова Мишу [ныне часто выступает на экране]. Ватина, Яновского [внука Гоголя], яркую М. Юрьеву.
Я — под своим псевдонимом — Васильковский.
Дело провалилось.
Приехал знаменитый М. М. Петипа на гастроли — не спас, запировал, уехал: на что мы ему.
Труппа стала голодать.
Среди малочисленной публики в ложе гимназисток я начал замечать одну — неземную, с глазами будто друга, и узнал, что ее зовут Наташей Гольденберг.
К маю труппа разъехалась.
Я один остался, полюбивший в первый раз рыцарски беззаветно, огненно, священно.
Я даже не смел подумать как-нибудь подойти познакомиться: этого хотел Поэт.
Он в пламенно-юношеских мечтах вознес Наташу на нездешнюю высоту любви и стал писать повесть — в форме дневника — под заглавьем Наташа Севастопольская.
Глаза мая на море цвели бирюзовно до изумрудности.
Он проводил дни на приморском бульваре у самой воды на камнях — на солнце.
Лениво кричали качаясь чайки.
Корабли проходили виденьями важно-безшумно.
Где-то в порту громыхало железо.
Около играли дети, бросали в воду.
Поэт жил стихами — повестью о любви.
Вечером на бульваре — симфонический, Наташа, возможность познакомиться.
А я так жить не мог: мне нужны стали деньги, заработок.
Я нашел два великолепных урока — у директора банка Ф. А. Таци [занимался с гимназистом Костей] и у купца Д. Сотскова [с мальчиком Алешей и институткой Женей — по русскому — теория словесности] — эти две семьи отнеслись ко мне дружески светло и тепло.
После актерской голодовки я ожил, поправился, повеселел, разошелся, прифрантился.
Нашел еще урок — и зажил во всю колокольню.
И так широко, что Поэт согласился написать Наташе единственное большое письмо, полное земных желаний познакомиться ближе.
Я верил искренно в успех и ждал дружеского ответа: ведь она при встречах улыбалась радостно, призывно, обещающе.
Однако ничего Наташа не ответила: какое ей дело до любви Его и моей.
С актером Васильковским в рыжем пальто вероятно шокингом считалось знакомиться благородным девушкам.
Стыдно стало за большее письмо к Наташе — Поэту и мне.
И нестерпимо больно встречать ее гордую.
Но Поэт не осуждал — Он только отчаянно загрустил, да так загрустил, что целые Ночи напролет просиживал в ночных турецких кофейнях за чорным кофе и плакал горячо, глубинно, одиноко.
А на рассвете ходил мимо дома ее и мученски страдая спрашивал:
— За что.
Он перестал писать повесть о любви.
Однако встречи с Наташей остро волновали — Ему еще верилось в ответность — Он ждал, горел, любил.
Напрасно.
Свободное копирование
