Эшелон, в составе которого двухосные товарные вагоны-теплушки («40 человек или 8 лошадей»), предоставленные техникуму, далее беспрепятственно дошел до Сальска через бескрайние поля совхоза Гигант, золотящиеся поспевающей пшеницей. Только уже в Сальске завыли сирены воздушной тревоги, и началась беспорядочная бомбежка. На железнодорожных путях стояли бронированные платформы с зенитными батареями, кроме того, - открытые вагоны со счетверенными станковыми пулеметами «Максим» и батареями эрликонов. Зенитный огонь был настолько плотным, что препятствовал прицельному бомбометанию, и видимых разрушений не было. После нескольких часов ожидания наш эшелон отправился по ветке, отходящей от транскавказской магистрали в сторону Сталинграда. Под бомбежкой, не в силах прятать дрожь страха (прыгать некуда, под колесами - высоченная насыпь, проходящая по заболоченным берегам реки Маныч), пересекли мост через озеро, образованное плотиной Кума-Манычского канала. В памяти сохранилась зеркальная гладь озера далеко внизу и на ней многочисленные стаи домашних гусей.
Выгрузились на станции Пролетарская и в станице того же названия прямо под открытым небом остановились лагерем в ожидании определения пути дальнейшего следования. Местные органы власти – райком партии и райисполком должны были определить, в каком из местных колхозов требуется наша помощь.
Моральное состояние мое и моих сверстников было очень тяжким. Картина окутанного дымом Ростова, над которым роились немецкие самолеты, где оставались наши родственники, стояла перед глазами…. Очень ощутимым был резкий контраст между настроениями, порожденными военными успехами начала года и новым сокрушительным разгромом под Харьковом, продолжившимся неудержимым наступлением немецких войск на южном направлении. Вновь, как и в 1941 году, их количественное и стратегическое превосходство казалось подавляющим. Удручало и то, что многополосная система укреплений вокруг Ростова, в строительстве которой мы принимали участие, и которая казалась нам неприступной, не послужила препятствием стремительному наступлению противника. И по-прежнему немецкой авиации, господствующей в воздухе, нечего было противопоставить, кроме малоэффективного зенитного огня.
Несколько дней мы жили в этом лагере, на костре в больших казанах, не знаю, откуда появившихся, готовили еду. Голода я не испытывал благодаря деньгам, которыми снабдила меня тетя Соня.
Как-то, узнав, что на станции работает буфет, я пошел туда и купил тарелку довольно вкусного пшенного супа с рыбными консервами. Прошелся по перрону, обратив внимание, что все пути забиты: на первом пути от здания станции стоял на парах бронепоезд, далее - эшелоны с эвакуируемым в тыл имуществом и вагоны с бойцами и вооружением. На одном из путей стоял санитарный поезд. Только подумал, что в открытой степи такая забитая вагонами станция - отличная цель для немецкой авиации, как услышал характерное вибрирующее гудение моторов (легко отличаемое гудение моторов немецких бомбардировщиков породило присказку: «Везу, везу, везу, везу .....», зенитки: « Кому? Кому? Кому?...», «Вамм!, Вамм! Вамм!»). Заухали зенитки. Успел отбежать метров 200 от станции, как посыпались бомбы. В считанные минуты здание станции превратилось в груду обломков, горели вагоны, рвались в вагонах снаряды. Когда, наконец, закончилась бомбежка, у меня не хватило мужества пойти посмотреть, что сталось с поездами, стоявшими на станции и их пассажирами. Рассказывали, что санитарный эшелон уцелел. Машинист, невзирая на сыпавшиеся бомбы, тронулся в путь и сумел укрыться за лесными посадками, начинавшимися километрах в пяти от станции.
Через несколько дней отправились пешим ходом до станицы Буденновской – родины маршала, где нам предстояло оказать помощь в уборке урожая местному совхозу. Встретили нас с явной неприязнью. Несмотря на огромные массивы неубранных полей нам выделили участок скошенного поля для сбора оставшихся колосков пшеницы. Это было похоже на откровенное издевательство. Крайне недружелюбными были отношения с местными жителями. Они откровенно высказывали, не скрывая своих чувств, ожидание скорейшего прихода немецких войск.
В дореволюционные времена эти места относились к бывшему Войску Донскому - автономной республике в составе Российской империи, имевшей выборные органы управления (войскового атамана и Казачий круг в Новочеркасске). В Юго-Восточной части Войска Донского казачьи станицы и хутора были особенно зажиточными. В обширных малонаселенных засушливых степях они занимались очень прибыльным коневодством и скотоводством: гоняли табуны коней и огромные отары овец. Под личные делянки распахивали участки земли, размеры которых ограничивались только возможностью их обработки.
Как рассказывали здешние старики, весьма словоохотливые и, по-своему, приветливые, здесь селились, в основном, староверы, быт был, естественно, патриархальным, семьи многодетные. Жизнь была даже более благополучной, чем в станицах и на хуторах, располагавшихся по берегам Дона.
Добровольно выполняя охранную службу, и за свой счет, в случае призыва на военную службу, приобретая полную экипировку, включая винтовку, шашку и коня, они пользовались особыми льготами, не платили налоги. Естественно, они не могли забыть и простить Советской власти расказачивания и насильственной коллективизации.
Из местной районной газетки, издававшейся в станице, размером с развернутый лист ученической тетрадки, узнавали новости с фронта. Они были крайне тревожными. Названия оставленных «при отходе на заранее подготовленные позиции» населенных пунктов подсказывали, что противник уже форсировал Дон, и линия фронта быстро перемещается на Восток и на Юг. Высоко в небе проплывали эскадрильи немецких бомбардировщиков, направлявшиеся в наши тылы.
Недолго продолжались наши работы по сбору колосков. Однажды примчался запыленный мотоциклист и сообщил, что немецкие танки - в Пролетарской. Срочно собрался наш «штаб» (директор и несколько преподавателей) решать, как и куда двигаться. По карте ближайшей станцией железной дороги была Дивное - конечный пункт железнодорожной тупиковой ветки, отходящей от транскавказской магистрали, если не ошибаюсь, у станции Кавказская. Расстояние до Дивного, судя по карте, было около 100 км. Каким-то образом в правлении совхоза были получены несколько повозок, запряженных волами, и провизия на дорогу. Тронулись в путь ночью. Несколько дней продвигались по степной дороге, пока не влились в большую колонну, состоявшую из беженцев и стад скота, угоняемых на Восток.
Путь был мучительным, по жаре, по пыльной, голой безлюдной степи, изнывали от жажды и голода. Помню бесконечную пыльную проселочную дорогу, на небольшой возвышенности упиравшуюся в небосклон. В надежде, что за переломом откроется какой-нибудь населенный пункт, где будет привал, можно будет напиться холодной колодезной водой, смыть едкий пот, покрывающий пленкой смеси с дорожной пылью все тело, заливающий глаза, лечь на траву, предоставив отдых гудящим от непомерной усталости ногам…. Но, тщетно. Перевалив через бугор, видишь далее ту же пыльную дорогу, упирающуюся в небосклон на следующем бугре.
Подкармливались за счет выбывающих захромавших по дороге коров и овец. Останавливаясь на привал к ночи, утром обнаруживали, что нас уже догоняют немецкие войска: это было видно по клубам пыли, слышен был грохот и лязг движущейся техники. Срочно срывались с места, запрягали изможденных волов и шли дальше. Несколько раз приходилось срочно сниматься с места ночью. Тащились в составе колонны среди стад, погоняемых неутомимыми вооруженными карабинами пастухами. Овцы, блеющие почти человечьими голосами, путались под ногами.
Чем дальше на восток, тем труднее было идти. Озера, попадавшиеся на пути, издали подававшие надежду на отдых и возможность напиться, оказывались наполненными соленой водой.
Стало известно, что стация Кавказская уже захвачена и движение к Дивному - бессмысленно. Изменив направление, повернули южнее в пределы Ставропольского края.
По пути я подружился с Кимом Якуб-Оглы, поступившим на третий курс техникума после десятилетки. Он был в составе «экипажа» нашей повозки, который возглавлял Алеша Копылов. Крымский татарин, он без всякого акцента говорил по-русски, блестяще знал русскую классическую литературу и музыку, был очень пытливым и любознательным. Естественно, мы с ним всегда находили общие темы для бесед, а также оба были мало приспособлены к тем тяготам, которые выпали на нашу долю в этом походе. Он был из городской интеллигентной семьи. В дальнейшем, к нам присоединился Вадим Сендеров и в составе этой тройки мы проделали весь дальнейший путь до самой Казани. Во время кратких остановок в населенных пунктах мы вместе добывали пропитание. Метод, который мы применяли при этом, почему-то получил название «подканывать». Имея деньги, полученные мною от т. Сони при прощании в Ростове, мы подходили к выглядывавшей из-за плетня хозяйке и спрашивали:
- Не продадите ли чего-нибудь поесть ?
Обычно, за этим следовало:
- Проходите, хлопцы, чем Бог послал, соберу. А денег не надо, может и моего сыночка кто-нибудь покормит ...
Приходилось иногда и платить, плата, при этом, бывала символической.
По сравнению с Сальскими степями, Ставрополье было более привлекательным. Близость предгорий Кавказа смягчило климат и природу. Появились редкие перелески, стали встречаться большие богатые станицы, поражавшие своей зажиточностью по сравнению с Донскими и Сальскими. Здешние плодородные земли и мягкий климат, продолжительное лето позволяли даже снимать по два урожая в год: после уборки озимых успевали созреть и яровые хлеба. Большие площади, занятые выпасами, использовались в овцеводстве. Огромные кошары для зимовки овец служили нам пристанищами при привалах. Даже названия сел говорили сами за себя: Привольное, Изобильное, Благодатное…. Помню очень гостеприимное большое село Прасковею. Сколько ни прошло через него беженцев, всех кормили, сочувствуя в беде.
Очень памятен мне Буденновск, ставший столь известным в связи с Чеченской войной. Когда мы вошли на окраину города, на другой его окраине уже слышны были пулеметная стрельба и разрывы гранат и мин. Город горел, жители, как и в Ростове, растаскивали оставленные продовольственные склады. Двое из нашей команды притащили откуда-то бак, наполненный вином.
Здесь же произошел со мной крайне неприятный случай.
После длительного марша по жаре и пыли, с трудом передвигая ноги, я дотащился до первого же дома и попросил напиться. Получив в руки эмалированную кружку, я с жадностью припал к ней и ... задохнулся: не вдохнуть, не выдохнуть! Упал на завалинок и почувствовал, что теряю сознание. Испугавшиеся хозяева выскочили из дома, стали растирать мне грудь и влили в рот холодную простоквашу. Оказалось, что кружка была наполнена не водой, а коньяком или крепким самогоном. Не сразу и с большим трудом отдышался.
Далее путь проходил вдоль реки Кумы по холмистой, поросшей лиственным лесом, местности. От преследовавших нас оккупантов удалось оторваться, очевидно, они приостановили дальнейшее продвижение, подтягивая отставшие тылы. Здесь стали заметными приготовления к обороне: укрепленные зенитно-артиллерийские позиции, противотанковые рвы, траншеи и ДЗОТ’ы. Наконец мы достигли станции Моздок, где слышались паровозные гудки, и откуда можно было надеяться уехать на поезде. Здесь был уже настоящий рубеж обороны, занятый войсками и подготовленный к отпору.
Вспоминая этот многодневный изнурительный марш по Сальским степям и Ставрополью, не могу не отметить, что идущие вслед за нами немецкие войска не встречали никакого сопротивления. Путь на Северный Кавказ в этом направлении был открыт. Сопротивление оказывалось только вдоль железных дорог - в сторону Сталинграда и Северо-Кавказской магистрали. К тому времени, когда мы были уже у Моздока, наступление немцев было остановлено у Сталинграда и Новороссийска, где завязались жестокие бои. Железнодорожный путь от Моздока в сторону Махач-Калы, Грозного и Баку оставался последней транспортной связью с Закавказьем, оставшейся в распоряжении обороняющихся.
Некоторое время, не помню, сколько дней, мы ждали у станции, пока наше начальство решало вопрос о нашем дальнейшем пути следования. Предполагалось, что мы должны ехать в Баку, чтобы войти в состав Бакинского Авиационного техникума. Наши студенты и преподаватели, эвакуировавшиеся из Ростова еще до его первой оккупации, уже присоединились к нему.
Высоко в небе часто проплывали немецкие самолеты, по ним открывался зенитный огонь, как обычно не причинявший им никакого вреда, но бомбежек станции и города они не предпринимали.
Здесь у меня произошла удивительная встреча.
Разговорился с женщиной - жительницей пристанционного поселка. Узнав, что мы ростовчане, она рассказала, что в войсковой части, стоявшей здесь ранее, в которой она работала парикмахером, также были ростовчане. Она назвала их фамилии. Оказалось, что это - Умнов (зять тети Сони) и его товарищ по университету. По ее сведениям, часть перебазировалась в г. Шамхор в Азербайджане. Так я узнал, что Умнов благополучно перебрался со своей батареей из Западной Украины, где его застало начало войны. Впоследствии я разыскал его по номеру полевой почты.
После нескольких дней ожидания мы погрузились на открытые платформы с зерном, соей и снарядами в ящиках, ночью поезд тронулся. Этот состав был последним, вышедшим со станции Моздок перед тем, как там начались бои с подошедшими немецкими войсками. Часто останавливаясь под бомбежками, слава Богу, не причинившими вреда, состав к рассвету достиг железнодорожного моста через глубокое ущелье, по дну которого протекал Терек, и застрял на подъеме: мощности локомотива не хватало, чтобы его преодолеть. Несколько часов прошло в тревожном ожидании очередного налета. Подошел еще один паровоз-«толкач» и состав тронулся.
Дальнейший путь прошел без приключений, но был очень долгим, так как дорога была забита железнодорожными составами. На высоких участках пути были видны эшелоны, следующие впереди нас один за другим. Голодали, часто по два-три дня. Иногда на длительных стоянках у населенных пунктов удавалось «подканывать», на перегонах бегали на ближайшие бахчи за арбузами. Жевали пшеницу, на которой ехали. Наконец прибыли на узловую станцию Баладжары вблизи Баку. Здесь выгрузились и расположились прямо земляном склоне, поросшем кустарником, нависающем над перроном пригородной электрички. Здесь пришлось ожидать около месяца.
