Иногда, гуляя с няней, я навещал на службе моего папу — его канцелярия помещалась на углу набережной и Литейного[i], — и мою прогулку я часто продолжал с ним.
Когда я появлялся в канцелярии, на меня посмотреть сходились сослуживцы отца, офицеры — до сих пор помню лица и фамилии этих ласковых со мною, бородатых, усатых, франтоватых и мешковатых артиллеристов. Меня тут же засаживали рисовать, снабжали карандашами (особенно я любил толстый синий и красный) и казенной бумагой для моего рисования.
Чаще всего мы шли с отцом по набережной к Летнему саду. В саду мы прохаживались вдоль аллей по деревянным мосткам, статуи нимф и богинь уже запрятаны были в тесные деревянные будочки, а в голых сучьях деревьев каркали и шумели крыльями вороны. Мы всегда останавливались у памятника дедушке Крылову, и я рассматривал фигурки из его басен.
Гуляя с отцом по Литейному, мы нередко заходили в магазин Девишина на углу Симеоновской в памятном мне красном доме, где отец всегда покупал бумагу, краски и карандаши для моего рисования (позже и учебные тетради), все это я имел в изобилии с трехлетнего возраста (а отец бережно собирал мои «произведения», и у него накоплялись целые альбомы).
Как я любил эту тесную подвальную лавочку! Там была волшебной красоты бумага — и всех цветов, и узорчатая, и чудная мраморная, и тисненая, и золотая, и серебряная, и большие немецкого издания листы для вырезания и склеивания разных домиков и целых замков, и выпуклые картинки для наклеивания, и заманчивые декалькомани[ii]. И как было занятно, придя домой, намочить листок, придавить к бумаге и бережно тереть с обратной стороны до катышков, пока под ними не появится яркая, блестящая картинка!
На том же Литейном проспекте часто отец заглядывал со мной мимоходом в переплетную или к букинисту, чтобы отдать или взять связку книг. Его библиотека все время росла, и, став немного постарше, сколько часов я проводил в папином кабинете, рассматривая […] его чудные книги с картинками, альбомы и иллюстрированные журналы […] А у меня в детской уже росла горка моих собственных книжек — они начались со «Степки-Растрепки», «Гоши — долгие руки», «Сказок Андерсена» и «Bibliothèque rose»[iii], а когда мой мир расширился до Жюля Верна, — это уже была маленькая библиотечка.
{15} Если мы с папой попадали в Гостиный двор, то обязательно бывали в игрушечной лавке Дойникова, в воротах (где всегда дул страшный сквозняк), битком набитых самыми соблазнительными игрушками, и я всегда что-нибудь приносил с собой домой — или оловянных солдатиков, уложенных в овальной лубочной коробочке с немецкой надписью на крышке, или какую-нибудь чудную игрушку изделия Троицкой лавры — медведя или мужика, по очереди бьющих по наковальне, или Щелкунчика с горбатым носом и в тирольской шляпе с пером, или же забавную заводную игрушку с коротенькой музычкой — вертящуюся козу в юбке, держащую цветочек, или розовую балерину, делающую ручкой [iv] [v].
Было также большое удовольствие зайти с отцом в удивительный магазин Муллерта на Караванной[vi] — это был маленький зоологический сад, где мы покупали разную пищу для наших птиц […] и для рыб […] Тут, в этом магазине, можно было полюбоваться попками, разными экзотическими птицами и обитателями террариумов, черепахами, даже хамелеонами […]
Всегда, проходя или проезжая по Литейному, я видел ровные перспективы Фурштадтской[vii] и Сергиевской улиц, где в конце их серел в туманной дымке далекий Таврический сад. В этой «манящей дали» он казался мне каким-то таинственным, там тогда мне не приходилось бывать, но маленьким я попадал и в другие очень далекие от нас части Петербурга.
Раз мы с папой в один солнечный день сделали целое восхитительное путешествие по всей искрящейся на солнце Неве на маленьком финляндском пароходике — с Выборгской на Васильевский остров — мимо дворцов, крепости, Биржи и ныряя под все четыре моста — Литейный, Троицкий, Дворцовый и Николаевский[viii]. Мы ездили навестить жившего на какой-то очень далекой линии одного моего дядю[ix]. У него, ученого и замечательного лингвиста, меня поразило, что в комнате был только один стул и множество книг, целые кучи их лежали на полу (а на обложке его перевода с итальянского — Габриелли «Воспитание характера» — стоял девиз, позже на всю жизнь мне запомнившийся: «Пусть себе рухнет мир, я без страха паду средь развалин»… Увы, книг этих никто не покупал).
Отец, всегда ища повода что-нибудь показать интересное или полезное для моего развития, однажды повез меня на фабрику — «Невскую бумагопрядильню», на далекий от нас Обводный канал, и я был восхищен стройными движениями машин и их ритмическими стуками и какой-то бодростью этого места, оно вовсе не было мрачным, наоборот, все было залито светом, и мне улыбались приветливые лица ткачих.
[i] … его канцелярия помещалась на углу набережной и Литейного… — Отец художника служил тогда в Артиллерийском управлении.
[ii] … заманчивые декалькомани. — Имеются в виду различные переводные изображения для детей, изготовленные специальным полиграфическим способом, который называется декалькомания.
[iii] … они начались со «Степки-Растрепки»… и «Bibliothèque rose»… — «Степка-растрепка» — чрезвычайно распространенная в России детская книга, переведенная с немецкого (в оригинале — «Неряха Петер»). О ней, как и о некоторых других книгах, упоминаемых Добужинским, см.: Бенуа, т. 1, с. 222 – 231. «Bibliothèque rose» — сборники, издаваемые французским издательством Ашетт для детей и юношества. Основателем серии была французская писательница де Сегюр, дочь графа Растопчина, московского губернатора в 1812 г.
[iv] Бенуа Александр Николаевич (1870 – 1960) — крупнейший художественный деятель начала XX в., график, театральный художник, живописец, критик и историк искусства, режиссер, музейный деятель, один из основателей и руководителей «Мира искусства» и одноименного журнала. Ближайший друг и один из учителей Добужинского. Автор «Моих воспоминаний» (М., 1980). Часто писал о творчестве Добужинского. О Бенуа см. также с. 206 – 208.
[v] Матэ Василий Васильевич (1856 – 1917) — гравер, педагог. Добужинский учился у него офорту (1901 – 1902). О нем см. с. 185.
[vi] … на Караванной. — Теперь ул. Толмачева.
[vii] … перспективы Фурштадтской — Теперь ул. Петра Лаврова.
[viii] … ныряя под… Николаевский. — Теперь мост лейтенанта Шмидта.
[ix] … ездили навестить… одного моего дядю. — Софийский Федор Тимофеевич (1854 – 1883) — юрист, занимался лингвистикой, естественными науками, а также переводил с европейских языков.