26 числа была ассамблея на почтовом дворе, на которой генерал-адмирал государю об нас докладывал, и от него получили повеление, чтоб нам быть представленным завтра в Адмиралтейской коллегии, почему мы и получили от коллегии приказ явиться в 5 часов в коллегию. Не знаю, как мои товарищи оное приняли, а я всю ночь не спал, готовился, как на Страшный суд.
И по сему приказу собрались мы в назначенное время в коллегию, а между тем присутствующие съезжались, из коих генерал-адмирал, идучи мимо, сказал нам: «Я вас теперь государю представлю». А через малое время потом приехал Григорий Петрович Чернышев и, остановясь с нами, говорил то же, что и в своем доме, и ласковым и милостивым сим разговором убавил нашего страха. Наконец и его величество прибыть изволил, но не тем путем, которым мы его ожидали; потому мы и не имели счастия путь его видеть. В 7 часов впустили нас в присутственную палату. Мы его величеству поклонились в ноги, а прочим в пояс. Он, будучи или немощен, или невесел, чего я не знаю, изволил спросить нас только, имеем ли мы от командиров тамошних атестаты и все ль на галерах или иные и на кораблях служили. Получив на сие ответ, оборотясь к генерал-адмиралу, изволил сказать следующее: «Я хочу их сам увидеть на практике, ныне напишите их во флоте гардемаринами». Не успел последней речи государь еще окончить, как великодушный покровитель всех бедных, Григорий Петрович, очень громко сказал его величеству: «Грех тебе, государь, будет: люди по воле твоей бывши отлученные от своих родственников в чужих краях, и по бедности их сносили голод и холод и учились, по возможности желая угодить тебе и по достоинству своему и в чужом государстве были уже гардемаринами, а ныне, возвратясь по твоей же воле и надеясь за службу и науку получить награждение, отсылаются ни с чем и будут наравне с теми, которые ни нужды такой не видали, ни практики такой не имели». Его величество на сие изволил ему ответствовать: «Я их награжу; пусть только одну кампанию прослужат!» — «Но легко ль, государь, гардемаринами служить, — сказал Григорий Петрович, — таким, кои из них есть достойны управлять кораблем или галерою?» Государь спросил его: «Кто ж бы такие были, кто б так достоин?» Он нимало ни мешкав: «Кукарин и Неплюев». Сии слова наполнили меня благодарностию, радостию и страхом, и так меня замешало, что я уже после приметил, что государь, желая, чтоб нас двоих ему указали, и обоих изволил пристально осматривать и потом, помолчав немного, изволил приказать записать свой указ, чтоб в коллегии было в будущем месяце полное собрание, при котором нас всех как в навигации, так и в прочих науках и языках экзаменовать, при чем он и сам быть желает; а потом нас вон выслали. Мое попечение было первое — бежать в дом Григория Петровича Чернышева и благодарить его за оказанную мне милость, что я и исполнил; а сия милость тем больше ко мне оказана, что я никакого свойства, ни знакомства с ним не имею, и никакого такого у меня не было, кто б ему за меня слово замолвил. Все сие значит великодушное его сердце и человеколюбивую его душу. А с нами разговаривал он как с ровными, не допуская нас и поклониться себе. Сие значит его смиренномудрие и что он, в великом чине будучи, тем не гордится, а употребляет оный в пользу и к показанию милостей к беспомощным. Пишучи сие, я мешаю благодарные мои слезы к нему с чернилами, да благословит его и весь дом его Господь Бог изобильными Своими щедротами. Во ожидании означенного экзамена упражнение мое было в приуготовлении себя к оному.
Свободное копирование
