3 января
Вчера с утра приехали: Стасов, Гинсбург скульптор, молодой художник и Верещагин (плохой писатель). Стасов, пользуясь своими 74 годами, бросился меня целовать, приговаривая: "какая вы розовая и какая стройная!" Я сконфузилась и не знала, как от него отделаться. Пошли наверх, в гостиную, разговаривали о статье Льва Николаевича "Об искусстве". Стасов говорил, что Л. Н. все вверх дном поставил. Я это и без него знала, ведь он на то и бил!
Была неприятная короткая стычка у нас с Л. Н. по поводу моего упрека, что публика должна записаться на "Журнал Философии и Психологии" на _д_в_а_ года, чтоб прочесть статью Л. Н., помещаемую в книге ноябрь-декабрь и в книге февраль-март; а что если б его вещи печатала я при его "Полном собрании сочинений", то я бы продавала за 50 коп. и все могли бы читать. Л. Н. начал при всех кричать, что "Я не даю! Я всем даю!"... "Мне упрекают с тех пор, как я все даром отдаю!"
А ничего он мне не дает: "Хозяина и работника" тайком от меня послал в "Северный Вестник"; тоже тайком теперь послал свое "Введение", которое вернул; и статью об искусстве старательно охранял от меня, -- бог с ним! Он прав, _е_г_о_ произведения -- _е_г_о_ неотъемлемая собственность; но не кричи уж на меня.
Приехала вчера вечером Маша с Колей. Она всецело отдалась мужу, и для нее мы уже мало существуем; да и она для нас не очень много. Я рада была ее видеть; жаль, что она так худа; рада, что она живет любовью, это большое счастье! Я тоже жила долго этой простой, без рассуждений и критики -- любовью. Мне жаль, что я прозрела и разочаровалась во многом. Лучше я бы осталась слепа и глупо-любяща до конца моей жизни. То, что я старалась принимать от мужа за любовь -- была чувственность, которая то падала, обращаясь в суровую, брюзгливую строгость, то поднималась с требованиями, ревностью, но и нежностью. Теперь мне хотелось бы тихой, доброй дружбы; хотелось бы путешествия с тихим, ласковым другом, участия, спокойствия...
Вечером была в опере "Садко". Красивая, занимательная опера, музыка местами хорошая, талантливая. Автора безумно вызывали, овации были большие. Мне было приятно, но опять-таки лучше бы и музыку слушать, если б рядом со мной, как у многих, был тихий, добрый друг--муж.
Езжу и принимаю визиты без конца, и очень этим тягощусь...
Вечер. Обедали у нас Стасов, Касаткин, Гинсбург и Матэ, один скульптор и другой гравер. После обеда приехала Муромцева в желтом атласном платье и цветах, но в нетрезвом виде, и на меня навела ужас, как всегда, когда я вижу людей не в своем виде. Позднее приехали Римский-Корсаков с женой, а Муромцева уехала. -- Были разговоры об искусстве очень горячие и громкие. Стасов молчал, Л. Н. кричал, а Римский-Корсаков горячился, отстаивая _к_р_а_с_о_т_у_ в искусстве и развитие для понимания его. Все это написано в его статье. Мы никто не соглашались с Л. Н. в том, что он отрицал и красоту и известное развитие для понимания искусства. Корсаковы несколько раз поминали С. И. и с таким же уважением и любовью, как и все к нему относятся, кроме моего свирепого мужа. Как он сегодня шумел в разговоре! Я всегда боюсь, что он кого-нибудь оскорбит резкостью.
Устала от целого дня общения с людьми... Мальчики танцуют у Лугининых.
Свободное копирование
