23/5.IX.18. Холодный осенний день и общее настроение поганое. Умоляю свое потомство решать в начале жизни между прочим и климатический вопрос. Вредно северянам переселяться в жаркие страны, но тройная ошибка у себя на севере не поискать побольше солнца, поменьше мокроты. Шопенгауэр верно считает созерцание красоты природы (невозможной без солнца) чистым познанием, т. е. единственно чистым счастьем. Умалять этот главный источник счастья большая измена себе. Погода настраивает душу и дает ей тон -- минорный или мажорный, -- более того, она внушает душе ту тихую музыку полусознательных мыслей и чувств, к-рые составляют содержание жизни.
О. А. Фрибес пишет о кольце с надписью: "И это пройдет". Бедная, милая Ольга! И она нуждается в утешении философской мысли. Плохо дело, -- однако пока есть религиозный и философский наркоз, -- жить еще можно...
Всякому, ведущему дневник, следует несколько раз в год записывать один день, но подробно. Вот мой теперешний день: Просыпаюсь рано -- около 1/2 5 (7) утра, -- разбуженный свежестью открытого окна и назойливым пением петуха. Делаю массаж живота, припоминая с каждым круговым оборотом, где я был, когда мне было 1 год, 2, 3, 4 и т. д. Тут убеждаемся в мгновенности нашего существования и в том, что действительно "все проходит". 240 оборотов достаточно для правильного действия кишечника. Затем следовало бы подниматься и работать, пользуясь утренним рассветом, но работать, т. е. писать впустую или читать уже как-то не хочется. Не хочется выходить из-под теплого одеяла, и я пробую опять задремать, закрыв окно. Или обдумываю свое положение, мечтаю о том, о сем, въявь чувствуя близорукость свою во времени. "Мы летим", говорит Библия (Иов), видим издали туманные силуэты, по к-рым трудно догадаться о настоящей наружности вещей. Или читаю Шопенгауэра, или свои статьи. К немецкому языку опять охладел.
Около 1/2 8 (10) встаю, натягиваю скверные летние штанишки (из экономии), длинные сапоги, жилет, серенький нагрудник, пиджак (последний! и, очевидно, последний в моей жизни), убираю свою постель, т. е встряхиваю за окном верхнее байковое одеяло, одеяло ватное, плед, простыню. Встряхиваю за окошко коврик у кровати. Привожу постель в порядок. Моюсь, за порчей резиновой трубки приспособил Эсмархову кружку действовать без трубки. За отсутствием соды -- одна соль, и почти достаточно. Выливаю содержимое четырех ночных горшков (три детских) в ведро, омываю горшки, несу ведро с грязной водой и металлический кувшин вниз. Меня встречают ребята, только что одетые и причесанные мамой. Целуемся. Если все в хорошем настроении, Танечка с нетерпением кричит: "Папа! Папка!". Усаживаемся вместе в последнее время так:
Смотри Рисунок 4
Мама нарезает кусочки хлеба и рассылает чашки с чаем. Чай еще пьем с молоком, но без сахара. Я пью 1 1/2--2 стакана, детишки по две чашки. Маша и Таня получают по чашечке молока утром и вечером. За столом дети, как вообще, ссорятся, шумят и М. Вл. приходится укрощать их. В 10 ч. утра (т. е. в 8 по астрономическому времени) я забираю кожаную подушку для сиденья, одеваю пальто и иду на службу. Отворяю свой столик у окна с видом на монастырь, вынимаю списки, чернильницу, этот дневник из кармана да пишу что-нибудь здесь на отдельных бумажках. Работа бывает редко и совсем пустая, но шум, стук машинки, звон телефонного разговора мешают использовать время более производительно.
Свободное копирование
