22/4.VI. Утро, 1/2 6. Немножко пописал -- и уже устал. Старость, умирание тела и творящего в нем духа. Мож. б., немножко удастся поработать для себя в канцелярии, если окончу алфавитный список кандидатов в конторщики, десятники, табельщики, кладовщики и т. д. Отчасти канцелярская работа полезна, погружая в периферию жизни, в реальную действительность. Что-то в Петербурге? Что в Москве? Что под Парижем? Боже, поддержи мое ветхое сердце!
Принимаю йод, т. е. какую-то часть твоей сущности -- вредную или полезную, кто знает. Поддержи, если можешь, хотя внимание к Тебе истощает. Слишком тяжелое зрелище разматывает душу, рассасывает ее в себе. Преждевременная смерть неизбежна, если война и революция будут идти дальше. Не хватит дыхания...
-- А ты подымись над миром и успокойся. Будь, как ребенок, внимательный лишь к ближайшему. Оно -- вечно, великие же явления -- что тебе до них? Они всегда были, мож. б., не замечаемые тобой, и всегда будут. Не стреляли из пушек, но еще до творения мира черти начали "из пушек жарить в серафимов", по выражению Пушкина, -- стало быть и это было. Вулканы -- те же зенитные пушки, обращенные титанами к небожителям. Все было: люди миллионами гибли, если не от пуль и газов, то от дурного воздуха фабрик и канцелярии, от голода, эпидемий, пьянства, сифилиса, рабочего надрыва. И так же жизнь мало была обеспечена в прошлом: разве множество раз я не был ближе к смерти, чем теперь, даже наследственной смерти? Разве прежде мои дети, к-рых я не мог родить по бедности, были более обеспечены жизнью, чем теперь? Их совсем бы не было, а с ними и моей любви к ним, моей радости около них, моей печали с ними, т. е. моей жизни, возбужденной ими. Литературная деятельность -- но кто тебе мешает писать для себя? И разве ты в прошлом писал лишь то, что нужно?
На днях мирно беседовал с М. Вл. о близости смерти и что ей делать, если я умру. Она всплакнула, когда я сказал, что близок к тому, что непрочь даже покончить с собой -- не от отчаяния и страха, а от усталости, изношенности, начинающейся ненужности даже самому себе. -- А дети? Да, конечно, -- дети -- долг, но... Есть момент, когда машина сдает и замирает... Сколько от меня зависит, я обязан отдалить этот момент, вполне безукоризненной жизнью защищать жизнь -- и для себя, и для детей. Побольше чистого воздуха и движения, поменьше тревоги, побольше радости -- хотя бы искусственной, поменьше печали, побольше благородных возбуждений мысли и чувства, поменьше чувственности во всем. Неужели дым табачный и пыль бумажная в канцелярии меня вгонят в чахотку? Удвоить чистоту в квартире и в собственной порядочно захламленной комнате.
Все время вне службы -- по возможности на воздухе. Поменьше чаю (теперь выпиваю около 4 ст. в день). Обтиранье. Гимнастика с детьми. Парусные катания. Прогулки. Постоянная молитва, т. е. общение с объемлющим и проникающим меня Отцом Небесным, меня творящим: молитва и есть возбуждение этого творчества в себе. Он творит меня через меня же, лишь тем объемом материи и духа, что во мне. Но скрытой энергии в этом объеме больше, чем нужно, чтобы сдвинуть гору, если верить механике атома. И ларчик в басне, и Бог в человеке открываются просто, без хитрых замков: нужно быть только чистым сердцем. Только прислушиваться к тому хорошему, что живет в тебе, дурном. Только этим хорошим жить, а дурное носить, как скорлупу, как мертвый футляр.
Свободное копирование
