Жизнь некрасивой женщины - 11

Вступив на поле аэродрома, Васильев пришел в такой раж, что казался мне одержимым.

Через несколько минут очень высокий, весь в черной коже человек весело обнимал Васильева.

– Вот! – сказал вдруг Васильев, взяв меня за плечи и, как девчонку, поставив прямо перед Раевским. – Вот, познакомься: моя молодая жена. Всю дорогу сюда измучила меня просьбой: хочу полетать! хочу полетать! Знаешь, она обожает полеты, будь другом, взлетни с ней!.. – Говоря это, он весело смотрел то на Раевского, то на меня, и, когда его глаза встречались с моими, я читала в них насмешку, вызов и какое-то озорство.

– Конечно, рад служить! – Раевский пожал мне руку. – Сейчас готовят вон ту машину, на ней и полетим! Да когда же ты, орел, женился, а? Втихомолку от всех, и пировать не позвал! Это на тебя не похоже!

– Да постеснялся вас, друзей, – смеялся Васильев, – уж очень молодую взял! – и, весело переговариваясь и шутя, друзья пошли к стоявшему поодаль самолету.

Я следовала за ними, еле сдерживая негодование. Раскрыть ложь Васильева сейчас, показать, как меня задело то, что он представляет меня своей женой, я не хотела, потому что прекрасно понимала, что Васильев сделал это только для того, чтобы устроить этот неожиданный трюк с полетом. Но для чего это ему? Чтобы увидеть, как я позорно струшу?.. Нет, этого сладостного чувства он не испытает… И я шла рядом молча, стиснув зубы, готовая умереть в воздухе от разрыва сердца, но не сдаться!..

– Снимите шляпу, – повелительно сказал мне один из людей в черной коже, протягивая летный шлем и безобразные, толстого стекла, точно водолазные, очки с какими-то невероятными ремнями.

– Шляпу я сниму, а очков мне не надо, я хорошо вижу!

– Вы, наверно, летали только в кабинах гражданских самолетов? – усмехнулся человек в коже. – А сейчас вам предстоит полет в машине военной разведки, в открытой лодке. От силы ветра могут вытечь глаза!

Я отдала подошедшему Васильеву кротовую шляпу с голубоватыми перышками, которую так любила. Я взглянула в ненавистное лицо Васильева. «Какая судьба! – подумала я. – Последнее, что я увижу перед смертью, будет эта наглая физиономия с противным широким носом».

Шлем мне затянули до самого отказа.

– Ну? – Раевский нагнулся ко мне. – Если вы просите полетать, следовательно, уже успели полюбить полеты. А если так, то, значит, вы не из тех барынь, что визжат, как поросята, и, как кошки, впиваются сзади в шею летчика. Да что я вас спрашиваю, не посадил бы вас муж в эту машину, если бы вы были трусихой!

– Ну конечно! – засмеялась я, чувствуя, что сердце мое ушло в пятки.

Ловкий, сильный прыжок – и Раевский исчез в небольшой лодочке самолета. Пока я стояла в нерешительности, сильные руки бортмеханика подхватили меня, и я оказалась в самолете. Место наблюдателя находилось непосредственно за спиной летчика. На маленьком, круглом, похожем на табуретку для рояля сиденье Раевский туго захлестнул меня широким металлическим поясом.

Раевский дал мне бинокль и указал на висевший справа прибор (айнометр), показывающий набираемую высоту.

– На всякий случай, – улыбнулся он, – если вдруг вам захочется снизиться, сделайте рукой движение вниз, вот так, – он показал, – я буду время от времени на вас оборачиваться. Только не пытайтесь кричать, все равно за шумом ветра не услышу! Ну, кажется, все! – И он сделал рукой знак механикам, а сам стал усаживаться, в последний раз оглядывая механизмы и проверяя приборы и рычаги.

Механики по команде начали заводить пропеллер самолета, и последний затрясся, зарычал, словно огромный грузовик.

Гул и тряска усиливались.

«Зажмурю глаза и ни за что не открою, так и буду умирать, – думала я, чувствуя, что от страха сердце мое готово разорваться и дыхание останавливается! – А если выживу, то все равно глаз не открою, а как прилечу, скажу, что было необыкновенно приятно и ничуть не страшно!»

В эту минуту самолет рванулся, уши наполнил свист ветра. Я задыхалась от бешеного вихря в котором мы неслись, и несколько мгновении мне казалось, что я помешаюсь.

Я покрылась холодным потом; заставляя себя равномерно дышать, сжимала и щипала свои руки, чтобы какими-нибудь болевыми ощущениями привести себя в порядок, отрезвить, перебить этот безумный, животный страх, за который я презирала себя.

Глаз открыть я не решалась. Вдруг необыкновенно приятное ощущение легкости охватило меня, и я поняла, что мы оторвались от земли. Я открыла глаза. Самолет набирал высоту. Я вздохнула свободно, радостно и легко. Всякий страх исчез, и я поняла, что он уже больше ко мне никогда не вернется. Борьба с ним или, вернее, с моим больным и неприспособленным сердцем была позади, и я вышла из нее победительницей.

Я взглянула вниз: ангары аэродрома казались спичечными коробочками. Москва расстилалась плоским планом квадратов с длинными черточками улиц, которые мало-помалу теряли четкость своих очертаний, сливаясь в блеклые пятна. Потянулись белые загородные, покрытые снегом поля.

Больше смотреть вниз не хотелось. Я поняла, что вид с высоты полета не настолько красив, как я предполагала. Это очень напоминало чертежный план.

Но как влекло небо! Как радостно билось сердце от стремительности и дерзости полета!..

Вдруг Раевский обернулся ко мне. Я сделала ему знак рукою вверх – он кивнул и стал набирать высоту.

Взглянув вниз, я теперь увидела только туман. Земля исчезла. Мы продолжали набирать высоту, и Раевский еще раз обернулся ко мне. Я кивнула, прижала руки к груди, стараясь этим выразить мой восторг, и опять сделала рукой движение вверх. Больше уже Раевский ко мне не оборачивался.

Когда мы снизились, я была еще опьянена полетом и от впервые испытанного какого-то сладкого волнения еле держалась на ногах. Я могла только, сняв шлем, схватить руку Раевского.

– Спасибо! Спасибо! – благодарно повторяла я.

– Что вы! Я с удовольствием буду с вами летать! – И он кивнул Васильеву. – У нее прекрасная летная дисциплина для женщины. Ведь нас поболтало. Интересно, во сколько баллов сейчас ветер?

Васильев был в полном недоумении.

– И чего это ты в слепой полет пустился? – удивленно спросил он Раевского.

– Отчего?.. Твоя жена просила все выше да выше!

Я заметила, что Васильев не верит собственным ушам. Я посмотрела на него и презрительно улыбнулась.