Возвращаясь назад в Абезь, в тот кипящий котел, для более полной иллюстрации своего «кипения» в нем расскажу об одном эпизоде. Я уже упоминал выше, что со временем нам подкинули третьего фельдшера – литовца Жимайтиса Ионоса, как мы все его звали Ёнос-дронас. Это был молоденький маменькин сынок, в очках и с круглой рожицей, отъявленный националист, как все литовцы в лагере, что делало бы им честь, кабы они не презирали всех русских без разбору, а тем более сидящих так же, как и они сами. Парнишка он был неплохой, но его манера защищать «своих» и оговаривать «чужих» мне крайне не нравилась и где-то задевала меня. В зоне среди зэков был пацан лет шестнадцати, бендеровец, часто попадавший к нам в стационар. Я его просто-напросто жалел и всячески старался подержать его подольше, а такая возможность у нас всегда была. Кровь на анализ у одного, мочу у другого, под фамилией третьего – вот и картина болезни налицо, и не придерешься. Мы все это делали, делали и врачи, никто этого и не скрывал друг от друга. И Ёнос-дронас знал, что я даю пацану возможность «покантоваться», используя его в помощь санитарам или на раздатке, на мытье посуды и на разных вспомогательных работах. Он же начал распространять промеж своих, что я имею некие виды на пацана и держу его ради и для чего-то того…
Мне было на это наплевать с высокой колокольни, но за это можно было получить новый срок, стоит только подобному слушку дойти до ушей «кума». Я один раз предупредил Ёноса, предупредил еще и еще – он же еще активней трепал языком. В конце концов я взбесился и решил, что я его заколю, как собаку, – и в сугроб до весны. Достав большой хлеборезный нож, я поджидал его там, откуда он должен был выйти. Была полярная ночь, пурга, ни зги не видно. Отворилась дверь, прикрыв меня, его спина передо мной. Рука занесена, с тем чтобы удар пришелся под лопатку. Но ударить я не смог: что-то или кто-то ее физически удержал, именно физически, я почувствовал эту силу, хотя вокруг не было ни души. Тогда, а все это в малые мгновения происходило, я левой рукой беру его за плечо, поворачиваю к себе и говорю:
– Я тебя несколько раз предупреждал, ты не унимался. Как ты не понимаешь, что твоя трепотня грозит мне новым сроком? Вот нож, видишь? Если бы какая-то сила не удержала мою руку, лежать бы тебе до весны в этих сугробах, а я бы в это время ушел на этап, и концы в воду. Запомни, пусть это тебе будет наукой, у тебя лагерная дорога только начинается, а у меня идет к концу.
Ёнос стоял бледный как смерть, я, наверно, не менее. Нас обоих колотил внутренний озноб. Мы молча разошлись. Я благодарил Бога, удержавшего меня и мою руку от убийства. Вот что такое лагерь, и не всегда ты спасаешь, но и тебя в этом кромешном аду спасают чьи-то неведомые руки.
Свободное копирование
