Из Киржача я вместе с Коленькой вернулся в Москву, был представлен Ольге Петровне, принявшей меня очень сердечно. Несколько дней я пожил у них. Мы много говорили, много ходили по Москве. Коленька купил мне красивую рубашку, белую, шелковистую, с зеленой полоской, которую я очень любил и которую вскоре стащили, когда она сохла на дворе. Я возвращался в Муром, полный надежд и радости. Я все подробно рассказал маме, и мы радовались вместе. Я ушел из театра и осенью поступил в школу для взрослых. Меня приняли в шестой класс.
Рассказывать о Коленьке и его роли в моей жизни очень трудно. Невозможно рассказать о воде, которую ты пил всю свою жизнь, или о хлебе, которым ты питался. Как вода утоляет жажду, а хлеб – голод, так в течение многих лет душа моя росла и формировалась под воздействием на нее Коленькиных флюидов. Его мысли, взгляды на окружающий нас мир, точка зрения, многоплановое и всеобъемлющее его отношение к людям, к вере, к политике входили в мою душу постепенно и ненавязчиво.
Я жил, я оказался в созвучной мне духовной атмосфере человека, не угнетающего мою индивидуальность, а развивающего ее. Мир его души мне был понятен и близок, так как с раннего детства во мне был заложен фундамент из тех же камней. Муромский период не смог его разрушить. Одни шрамы, полученные мною от первого моего соприкосновения с реальной жизнью, исчезли бесследно, другие остались, ибо дал мне Бог ангела сатанина в плоть мою (см.: 2 Кор. 12:7), которого сам победить в себе я бессилен. Высочайшая заслуга Коленьки в том, что он научил меня бороться и не культивировать темные стороны греха, а, падая, вставать всеми силами.
«Встающего Бог подымает», – говорил он. Падать легко, удержаться трудней, а чтобы встать, нужны силы и помощь, приходящая всегда к призывающему ее. Вся наша жизнь – это ванька-встанька! В те годы Коленька дал мне кров, одежду и пищу, но самое главное – он наполнял меня пищей духовной, без которой душа жить не может, а чахнет, хиреет, и в конце концов жизнь плоти превалирует над жизнью духа. Это была живая и сильная своим примером школа мудрости, в основе которой лежали вера и ее главенствующее значение в жизни духа над телом. Это была школа, в которой я на множестве примеров видел силу добра и победу ее над силами зла, в которой я понял:
что лучше, как это ни трудно, простить сто раз, чем единожды отомстить;
что пренебречь обидой, как это ни унизительно, спокойней, чем держать ее на сердце;
что душевный мир ценней и богаче всякой ссоры, всякой вражды и ненависти;
что материальные блага, деньги, слава – ничтожны по сравнению с вечностью;
что лучше отдать, чем взять, ибо рука дающего не оскудеет;
что терпенье рождает мужество, а неприязнь побеждается терпеньем;
что смысл нашей жизни в том и состоит, чтобы сеять мир, а не вражду, любовь, а не ненависть; гасить огонь, а не разжигать его.
Это была школа, открывающая предо мною величие духа и ничтожность греха, силу добра, которая гасит пламя зла и ненависти. Такой был Коленька, и вся его школа была его личный пример, его жизнь, в которой слова не расходились с делом, а дела соответствовали словам. Все, что я видел и слышал на протяжении многих лет, соответствовало тем камням, что были заложены с детства в основу будущего здания, и Коленька волей Божией продолжал класть в него свои кирпичи. Это отнюдь не значит, что страсти не бороли мою душу, что житейская грязь не топила меня в своем болоте, зло и ненависть не кипели в моем сердце; что блага мира мне были чужды и что мир вселился в мою душу и не покидает ее; что отдаю без сожаления, что не осуждаю, не лгу и красота женского тела не влечет меня. Нет, все эти грехи не оскудели во мне, к великому моему стыду, но Коленька научил меня ВСТАВАТЬ! «Человек перестает грешить, когда грех ему омерзеет, – говорил Коленька, – а до тех пор, падая, смотри вверх!»
Кому много дано, с того много спросится. Столько, сколько мне было дано, мало кому давалось. «Душе моя, душе моя, восстани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися…»
Свободное копирование
