Приехали мы куда-то на Северный Кавказ, опять пересадка, поздно ночью, всякие чемоданы и все прочее. И в этой ночной суете чемодан украли, тот, в котором лежало все единственно хорошее сестры Ангелины. Приехали в Орджоникидзе, дали нам какую-то лачугу на окраине города. Отец все время бегал по поводу устройства на работу, туда-сюда, сюда-туда. Это тянулось мучительно долго, было очень тяжко на душе, голод, уже не первый год. Так как-то мерзко, мерзко было, что я даже, поглядывая на осенние горы, думал: а может быть, мне убежать из дома? Может быть, как-нибудь проживу? Но не сделал этого, может быть потому, что в эту пору там уже было достаточно людей из тех, кто убежал от насильственного переселения осетин и т. д. Это я позже слышал неоднократно. Их же так: туда приехало много военных на машинах, некоторые вроде бы на ночь постоять. А ночью всем жителям приказали собраться налегке, погрузили и отвезли. Это, конечно, жуткая вещь была. Но кто-то остался в горах, и они потом с вполне понятной злобой мстили — убивали, грабили… Я перед этим, еще из Кафана подавал заявление в какой-то авиационный техникум в Баку. Но раз поехали, так поехали.
Тут тоже что-то я поискал. Нашел какой-то электромеханический техникум, подал туда заявление. Меня как будто бы приняли… Все это было как в тумане, так все было не интересно, потому что уже несколько лет хотелось есть. Тут валялись кучки, горки желтых патронов, с ладонь длиной, немцы тут то ли были, то ли не были, но следы войны еще повсюду чувствовались. Ребятишки собирали эти снаряды, иногда подрывались — и все. Но одна из самых распространенных шуток была вечером (это уже в другом городе): несколько патронов брали, вытаскивали пули, клали их так радиально, а тут ставили патрон с не разряженной пулей вверх, а эти зажигали. Они так шипели и острое пламя на основной патрон было, потом он сильно взрывался, разлетался. Калеченных было много… Всякое было. Я тоже нашел какой-то патрон, снаряд такой. Никому ничего не говоря, я разобрал его тихонечко, оказался он зажигательный. Там был белый фосфор, то, что мне нужно было, там я экспериментировал, делал спички обычные — получались. Фосфорные, которые зажигались обо что угодно, тоже получились. Интересно все было. В этот техникум меня приняли, но тут же дали предписание явиться в такой-то день и идти на уборку картошки. Но я чувствовал, что мы там жить не будем, на уборку картошки не пошел и электротехник из меня не получился.
Так ничего с Орджоникидзе не получилось. Отец ходил худой, злой, голодный. Мама сидела дома, и все думали, что бы поесть. Унизительное чувство. Уже пошатывало после двух-трех лет войны. (Отца в армию не призывали. Ему было около пятидесяти лет.)
