Потом мы оказались в Азово-Черноморском крае в Незамаевском зерносовхозе. Там отец был бухгалтером. Ездили мы потому, что отец то был бухгалтером, то работал по любимой специальности — по изготовлению музыкальных инструментов, что ему хотелось и где, как он мог устроиться.
Мы жили в степи, кругом была степь — направо, налево, спереди и сзади. Были домики. Там я пошел в школу, в первый класс. Это было ужасно, потому что моя мама была учительницей, и по недостатку учителей она там была приглашена быть учительницей в начальных классах. Учиться у своей мамы при 40 или 50 охламонах — это жутко. Я уже умел читать, немножко писать, поэтому мне было скучно и я почему-то не мог удержаться от того, чтобы не валять дурака. Но это тоже прошло.
Да, еще перед этим мы каким-то образом оказались в Гудауте на берегу Черного моря. Из того времени я почти ничего не помню. Помню только, что меня постоянно запугивали, когда мы шли к морю, что там какие-то барашки бегают, так что в воду я не лез, потому что всем хочется жить, даже тем, кому этого не следовало бы делать.
Потом еще мы жили, тоже до школы, в Гаграх. Там отец тоже был бухгалтером. Ничего так жили, ничего, ничего… Но потом у папы неожиданно заболело сердце, и мы быстренько в сорок восемь часов собрались и уехали. Причина не сердце, хотя сердце у отца было больное. Но там что-то было; видимо, его заарканили быть осведомителем и, видимо, он где-то перестарался, поэтому ему надо было оттуда смыться. Отец никогда не был партийным, не был очень советским человеком, но, видимо, уговоры тех, кому это все было нужно, были сильнее его.
