Видимо это было в 1946 году, потому что моя мать тогда еще училась в школе, а поскольку безработицы, ни до, ни позже войны не было, то учились они (счастливые) всего 7 лет. То есть в 1947 г. она уже окончила школу и пошла в техникум, поскольку девочки начинали учиться с восьми лет.
Мой отец был моложе мамки всего на пять лет, но ему уже досталась не просто восьмилетка, а еще и (редкая в то время) школа, где учились 10 лет. Так что ему «повезло», как и я, он, «от звонка до звонка» отбарабанил десять классов. Мало того – начинал он в «мужской» школе, а закончил – в «общей». Но об этом я расскажу как-нибудь позже.
Я уже писал, что моя бабка работала проводницей на поезде «Ленинград-Москва». Как и во время войны, так и после нее, она спекулировала. Но, к сожалению, никаких хором с этого не нажила. Ума ли у нее не хватало или жила совершенно одним днем, не думая о будущем – трудно сейчас сказать. Вообще – она серьезно верила в обещанное большевиками «Царство Земное». Перед смертью она всей душой надеялась, что Володенька (то есть я) будет жить при коммунизме и работать ему не придется. Странный и несчастный человек.
В то время, когда, и штатские, и военные тащили (иначе не скажешь) из Ленинграда произведения искусства, золото, одежду и прочие ценные вещи, выменивая их, мешками, то на хлеб, то на офицерский доппапек, она занималась какой-то мелкой ерундой, которая только что и позволяла не сдохнуть с голода в этой стране-победителе.
Чем она промышляла во время войны – не знаю, а после (сама рассказывала) – возила из Ленинграда калоши, украденные с завода «Красный треугольник», которыми торговала, вместе с моей матерью на рынке. В те годы торговать разрешили, но спекулировать – нет. Поэтому бабка торговала, а мать, с сумкой полной калош, вертелась около рынка. Продав одну пару, бабка торопилась к мамке, за следующей парой. Вот так и работали. Но милиционера все равно боялись и убегали от него врассыпную по многочисленным переулкам.
По окончании войны бабка стала время от времени брать с собою мать в Ленинград, чтобы та помогала ей грузить мешки с калошами, поскольку у нее появился оптовый еврей-перекупщик в Москве. Объемы стали больше, а работы – меньше. Им требовалось только провезти груз от Ленинграда до Москвы. Все остальное делали другие люди. В Ленинграде калоши сгружали, где-то на задворках товарной станции, а в Москве перекупщик приходил прямо к ним во двор. Переулки были жиганские и воры не боялись встретить там милицейскую засаду.
И вот мать первый раз приезжает в Ленинград, у нее пять часов свободного времени. Куда пойти? Ну, конечно, же – посмотреть Неву, про которую столько раз вспоминали в произведениях, которые она изучала в школе. Выйдя, через главный вход Московского вокзала, она попала на площадь, на которой еще не было станции метро, а были завалы от разбомбленного здания, и направилась по Невскому проспекту, на котором уже работали и магазины и кинотеатры. Пройдя совсем немного она устала от однообразия – дома стояли плотной стеной, все были одинакового (как она уверяет) цвета, практически одной высоты и одинаково обшарпаны – как увидела перед собой очень маленький мостик. Как ей показалось – ширина его была равна длине – «Квадратный мостик», как она его окрестила. Конные статуи были сняты, поэтому ничто не могло подсказать ей, что это Аничков мост.
Пройдя по нему два раза туда и обратно, поглядев на воду, мать удивилась, что знаменитая Нева такая маленькая – меньше Москвы-реки – и извилистая, да к тому же еще и грязная до неимоверности, поэтому расхотела смотреть что-либо еще и направилась прямиком в кинотеатр.
Удивительно то, что, рассказав своей матери о Неве и получив от нее затрещину за отсутствие ума и любознательности, она в свои следующие приезды в Ленинград, так и не дошла до Невы и увидела ее лишь в 1962 году, когда ездила в турпоездку с моим отцом.
Что не говори – любопытства и усидчивости у моей мамки никогда не было. Она с интересом, как говорится – с жаром и пылом – бралась за любое дело, но, если, по ее мнению, дело слишком затягивалось, то она его бросала, причем бросала с полной потерей интереса, и никогда больше не пыталась его повторить. Такое впечатление, что она, как малое дитя, «обижалось» на выполняемую работу и отворачивалась от нее.
