Воротясь, по окончании французско-итальянской кампании, в Москву, которую я продолжал считать своею главною квартирою, своим "домом", я нашел в ней кое-какие перемены: "Общество любителей российской словесности", основанное еще при государе Александре Павловиче и потом при Николае Павловиче само себя закрывшее впредь до благоприятной минуты, открыло в Москве свои заседания, привлекавшие (когда эти заседания были публичными) в залу сессий и диспутов старого университетского здания на Моховой, можно сказать, всю интеллигенцию Белокаменной. Первым председателем общества был Погодин, потом Хомяков, потом Аксаков (нынешний {Писано в 1884 году.}) издатель "Руси") и, наконец, Кошелев. Дальнейших не знаю. Секретарями: Лонгинов, Соболевский.... по России несся тогда "дух бурен". Пробуждались польские надежды. Все лучшее (?) у нас было на стороне поляков, протягивало им руки. простирало объятия. Салоны Каткова (редактора "Московских Ведомостей" и "Русского Вестника") были для них открыты по пятницам, когда собиралось там всякого литературного народа видимо-невидимо. Леонтьев говорил о них восторженно. Мои чтения в обществе "Любителей" (как нового члена) переводов из Мицкевича, преимущественно отрывков из "Пана Тадеуша", производили эффект чрезвычайный. Всякие (увы) насмешки над нами, карикатурные изображения наших генералов сопровождались хохотом прежде всего генералов же. Помню, как теперь: генерал барон Андрей Иванович Дельвиг долго не мог успокоиться от смеха после прочтения мною: "А вот у москалей, так что ни генерал -- весь светится в звездах, все небо обобрал".
Что читал [Мих. Ник.] Лонгинов о Княжнине, о Новикове, о Радищеве,-- Лонгинов, вскоре затем свирепейший крепостник, дикий губернатор и еще страшнейший начальник главного управления по делам печати! [Ник. Фил.] Павлов прочел однажды громовую статью о действиях начальника легкой кавалерийской дивизии гр. Ржевуского. Председатель (Хомяков) говорил Павлову перед чтением, что "нельзя этого читать", дружески запрещал чтение. Павлов сказал, что "прочтет самый незначительный отрывок, где ничего такого нет" и как-то нечаянно прочел все! Мы уже попривыкли к подобным выходкам некоторых членов общества, но... все-таки были сильно поражены. Многие думали, что выйдет какая-нибудь история... может быть закроют чересчур расходившееся общество. Генерал-адъютант, близко известный государю и человек вообще недурной, начальник дивизии, нисколько не отличавшийся от всех прочих начальников дивизий, даже лучший многих, выставлен был на позорище и осмеян за то, что осмелился удалить от себя одного довольно обыкновенного офицера, который, между прочим, увез у него дочь и на ней тайно обвенчался.
Гроза однако прошла благополучно. Добродушнейший начальник московского округа жандармов, Перфильев, постоянно бывавший на публичных чтениях, любитель словесности, не счел нужным доносить Петербургу о "таких пустяках". Он был, как кажется, на стороне автора, по крайней мере на стороне многих эффектных и игривых выражений, какими даровитая статья Павлова была усыпана точно камнями самоцветными. Нечего говорить, что было тогда с людьми нового закала, как они потирали руки и смеялись!
Общество вело себя в то баснословное время до того непринужденно и развязно, что однажды, по закрытии дверей (что делалось всегда при начале чтений), не пустило, приехавшего к нему в гости, страшного генерал-губернатора Закревского -- впрочем страшного лет десять, восемь тому назад, когда он сослал Бог весть за что Павлова в Пермь, а теперь уже уходившегося, как бы потерявшего свои бланки.
Ермолов, которого я посетил на другой или на третий день по приезде, был мне, видимо, очень рад. Опять расспрашивал о французах... и сказал, что был очень болен, в первый раз в жизни: "приезжал Иноземцев, дал мне какие-то порошки: не подействовали нисколько! Он увеличил дозу -- опять ничего! Только после третьего увеличения дозы случилось что-то... вас, говорит, надо лечить совсем иначе, нежели мы лечим людей вообще: вы мастодонт! Каково, брат, я -- мастодонт!" И весело засмеялся.
Свободное копирование
