Кстати сказать, я совершенно не знал до этой осени И.А. Всеволожского. Я никак не думал, что автор — подчиненный директора театров. Поставив "На хуторе" в бенефис Сазонова еще за семь лет перед 1890 годом, я не был у директора с визитом, не благодарил его (в сущности, за что я должен был благодарить его?), и то — доволен он был или нет моей пьесой — было для меня безразлично. Потом, поставив "Горящие письма", "В цветах", "Старую сказку" и "Женю" — опять-таки я не счел нужным к нему являться. Осенью мы встретились в Москве на первом представлении "Старой сказки", но не познакомились и тут. Только на обратном пути в Петербург, уже утром, подъезжая к городу, нас познакомил в вагоне А.Е. Молчанов. И.А. Всеволожский был тип придворного человека. Он считал себя маркизом эпохи Louis XIV. В пенсне, с полипом в носу, пришепетываньем и всхлипываньем — он считал себя выше всего окружающего и про театр выражался:
— C'est un bouge!
Островского пьес он не выносил. При нем находился чиновник особых поручений Б***, тоже человек утонченных чувствований. Сам директор был не в силах более одного раза смотреть Островского, и потому, сделав некоторые замечания после первого представления, он посылал Б*** на второе, почему тот получил титул — "Контролер впечатлений". На другой день он докладывал Всеволожскому свои канунные эмоции. Всеволожский спрашивал:
— Пахло капустой?
А Б*** с ужасом отвечал:
— Oh-la-la! Несло, а не пахло! La Kapusta, la kapusta! Всеволожский, приехав на "Старую сказку" в Москву, приятно был поражен Лешковской.
— Она мне напоминает "Gymnase"! — сказал он. — Не <Comedie", a "Gymnase"!
В третьем акте А.П. Ленский за единственное свое явление был вызван трижды. Иван Александрович сморщился.
— Ужасно! Ужасно! Какие нравы среди публики! Она мешает смотреть своими неуместными вызовами. Это надо запретить.
И на другой день он запретил выходить на сцену, если публика будет вызывать за явление.
— Не будет ли скандалов в театре? — несмело возражало начальство. — У нас упрямая публика. Иван Александрович пожимал плечами:
— Ну что же делать! Поскандалят-поскандалят и перестанут.
Он и на московскую публику смотрел сверху вниз. В Петербурге он признавал больше всего балет, потому что туда ездит чаще всего царская фамилия. Затем следовала опера, затем — французский театр, потом — немецкий и на самом конце — русская драма.
Он изобразил драму в карикатуре. Экран с этой карикатурой стоял на квартире в кабинете управляющего конторой В.П. Погожева. Посредине изображен был А.А. Потехин, который в красной рубахе и плисовых шароварах откалывает присядку. В карикатурах он не щадил самого себя. Помню одну. Граф Воронцов-Дашков — министр двора — как добрый гений несется по воздуху. У него из кармана бьет золото фонтаном; тщетно этот фонтан силится заткнуть контролер. За ногу уцепился Всеволожский и крепко его держит; за Всеволожского держится Погожев, управляющий конторой, и так далее. Вереница тянется до смрадного болота, где крутятся какие-то гады, — и все это осыпается золотым дождем.
Свободное копирование
