Париж жил двойной жизнью. Как зачарованный, я останавливался перед скудными витринами бельвильских лавочек: какое богатство красок у ниток для штопки! Меня восхищали перочинные ножи с перламутровыми рукоятками, я подолгу созерцал открытки, изображающие солдат и их невест, обменивающихся поцелуями через голубку с конвертом в клюве. Прохожие, прохожие, как удивительна жизнь! Опьяненный, я улыбался кошке, усевшейся у окна булочной. Бельвиль стал печальнее и беднее, чем раньше. «Траурная одежда за двадцать четыре часа, цены умеренные, оплата в рассрочку»... На витрине мраморщика были выставлены медальоны на эмали — на всех молодые солдаты. Домохозяйки в платках несли из мэрии мешки картошки, ведра с углем. На холодных фасадах серых домов по улице Жюльен-Лакруа, где я снова встретил Риретту, проступала застарелая нищета. Мне разъясняли ситуацию: «Понимаешь, это еще сносная жизнь. Несколько человек в доме носят траур, но мужчины отсутствуют так давно, что все женщины живут с другими. Безработицы нет, иностранные работники нарасхват, зарплата выросла... Здесь тьма солдат из всех стран мира, есть и с деньгами, англичане, канадцы, никогда на каждом углу столько не флиртовали. Пигаль, Клиши, предместье Монмартр, всюду кишит народ, ищущий развлечений, после нас хоть потоп! Война — всего лишь афера, старина, ты увидишь, люди к ней приспособились и не хотят ее окончания. Конечно, окопники недовольны, отпускники очень сердятся! «Ничего не поделаешь, и нечего ломать голову», — вот что они говорят. Альмерейда руководит ежедневной газетой на больших бульварах, у него две машины, вилла... «Я на «ты» с министрами...» Жюль Гед и Марсель Самба — министры; один социалист защищает убийцу Жореса — г-н Зеваэс, ты его знаешь... М., бывший нелегал, получил военную медаль... Кропоткин вместе с Жаном Гравом подписал призыв к войне... NN. жирует на военных поставках... Что ты сказал? Русская революция? Ты отстал от жизни, старина. Положение русских на Карпатах прочно, и можешь мне поверить, все это не скоро изменится. Остается лишь одно — устраиваться в жизни. Теперь это гораздо легче, чем прежде». Я слушал такие речи и смотрел на тощих кабилов, метущих мусор на улицах. Аннамиты, дрожавшие от холода в касках и овчинных куртках, охраняли префектуру и Сантэ; метро уносило спрессованные толпы, парочка на парочке, выздоравливающие скучали за окнами лазаретов, изуродованный солдат обнимал за талию мидинетку под голыми деревьями Люксембургского сада, кафе были переполнены. Предместья тонули в угрожающем мраке, а центр колобродил допоздна, несмотря на скромное освещение. «Осталось лишь два полюса, любовь и деньги, но деньги вперед, вот так!»
Свободное копирование
