Есть идеи; но глубже, в тайниках сознания, где они вырабатываются силой скрытых химических процессов — торможения, отбора, сублимации, интуиции и тому подобного, не поддающегося определению, — существует бесформенное, пространное, весомое, зачастую гнетущее внутреннее чувство бытия. Наша мысль корнями прорастает из пучины отчаяния. Ничего не поделаешь. Этот мир неприемлем сам по себе; неприемлема участь, которая нам уготована в нем. Человек не бывает победителем, он всегда проигравший. Мы заведомо обречены, что бы ни предпринимали. Молодая акушерка-анархистка отказалась от своей профессии, «потому что преступно наказывать жизнью человеческое существо». Годы спустя, когда русская революция вдохнула в меня надежду и, чтобы добраться до пылающего Петрограда, я готовился к отправке на фронт где-то в Шампани, рискуя сгинуть в братской могиле или убить кого-нибудь лучше себя в окопах напротив, писал: «Жизнь — благо не столь большое, чтобы бояться ее потерять, преступление лишить ее другого...» Анатоль Франс отразил в своих произведениях некоторые наиболее характерные прозрения той эпохи; в заключение своей великой сатиры на историю Франции («Остров пингвинов») он предположил, что самым лучшим было бы построить гигантскую адскую машину, способную уничтожить планету, «чтобы угодить вселенскому разуму, которого, впрочем, не существует». Так скептичный литератор окончательно замкнул круг, в котором мы обращались, и сделал это из благородных побуждений!
Рене Вале, мой друг, был воплощением духа скитальчества. Мы познакомились в Латинском квартале и много спорили, чаще всего по ночам, в районе холма Сент-Женевьев, в маленьких барах рядом с бульваром Сен-Мишель. Баррес, Франс, Аполлинер, Луи Надзи... В унисон, вполголоса декламировали отрывки из «Белой птицы» Вильдрака, «Оды толпе» Жюля Ромена, «Призрака» Жеана Риктюса. Рене происходил из мелкой буржуазии, у него даже была своя маленькая слесарная мастерская неподалеку от Данфер-Рошро. Как сейчас, вижу его там, воспарившего — юный Зигфрид — в толкованиях конца земного шара по Франсу. Затем он медленно опустился на асфальт бульвара и криво улыбнулся: «Ясно одно, мы — дубины! Эй ты, дубина!» Красивая квадратная рыжая голова, энергичный подбородок, зеленые глаза, сильные руки, свободная походка атлета. Он носил широкие велюровые штаны землекопа и синий фланелевый пояс. В тот мятежный вечер мы были вместе у гильотины, убитые тоской, омерзительно бессильные, в общем — остервеневшие.
— Перед нам стена! — осенило нас. — И какая!
— Ах! Сволочи! — глухо бормотал рыжий. На другой день он признался, что всю ночь сжимал в кармане вороненый металл браунинга. Бороться, бороться, что же еще? И погибнуть, но это неважно. Рене ввязался в смертельную авантюру из солидарности, чтобы помочь обреченным
Свободное копирование
