Под французским игом, для немцев ненавистным, распространились между ними французские революционные идеи. Очень искусно научились они смешивать слово независимость (что предполагает освобождение от чуждой власти) со словом свобода. Немецкие владетельные князья, дабы более возбудить их к восстанию, обещали им дарование многих прав и вольностей по окончании войны. Нужно ли все это было, когда честь и самохранение Пруссии и здравая политика Австрии повелевали к нам присоединиться, когда не народы, а правительство и войска один за другим приставали к нам?
Наполеон на острове св. Елены говорил: "Я воевал с Европой для поддержания монархического правила, цари победили меня именем народной свободы; они жестоко в том будут раскаиваться". И действительно, после его шумно-грозно-созидательного века наступило тихо-разрушительное время. Один умный человек сказал, что первые годы после Наполеона были пора посева; через пятнадцать лет все выросло, созрело: горе тем, которые доживут до жатвы.
Англия стояла тогда на вершине могущества своего, блистала величием и богатством, сияла злобною радостью при виде нестерпимых мук, на кои осудила бессмертного своего противника, и, дружелюбно улыбаясь неискусным своим подражателям, не переставала твердить им о свободе. Любопытно и даже забавно было видеть иных людей, в характере которых была резкая противоположность с правилами, которые вдруг начали они поддерживать: из раболепства стали они прикидываться свободомыслящими. Например, старый министр О.П.Козодавлев, который всегда смотрел, откуда при Дворе дует ветер, находил в Крылове холопские чувства, в Крылове, которьШ в баснях своих насказал так много смелых истин, едва завешивая их наготу полупрозрачными прекрасными своими покровами. На даче у себя перед всеми высшими властями пресмыкающийся Уваров [В талантливом, одаренном, удачной женитьбой очень богатом Уварове была черта пресмыкательства, отмеченная не только Вигелем. Наряду с большими похвалами его уму и познаниям, даже учености, современники отмечали и отрицательные стороны его характера. Сенатор К.Н.Лебедев говорит, что Уваров был подвержен "мелким страстям любостяжания и зависти". Пушкин несколько раз клеймил эту подробность в биографии Уварова: в стихотворении "На выздоровление Лукулла", в Дневнике за февраль 1835 года (о краже казенных дров, о любостяжании вообще) и др. Еще в 1824 г. А.И.Тургенев писал Вяземскому про Уварова: "Он перепосвященном памяти Штейна и названном его именем. Александр хлебнул, и опьянели двор, гвардия и столица его] следующим летом принимал нас в павильоне.
Свободное копирование
