Возле цолповской столовой, клуба и конторы в распушенной, разрыхленной земле был высажен табак. Сладковато-вязкий запах неброских четырехлистных цветиков имел надо мной особую власть. Направляясь вечерами в театральный барак, я специально делала круг, чтобы вдохнуть в себя их отрадный, волнующий аромат. Запах табака стал для меня неотторжимым от представления: ЦОЛП.
Несколько лет назад я спохватилась: «Господи, собственно откуда там брались цветы? Ведь нелепость, нонсенс». Я позвонила старому Другу:
— Сеничка! Ты помнишь, как пах вечерами на ЦОЛПе табак?
— А как же!
— Так объясни Бога ради: кто его сажал? Чьих рук, чьего сердца это было дело?
— Была такая дама — Инфантьева. Она просила своих домашних присылать ей в посылках семена, сама и сажала их.
— Может, ты тогда и другое мне объяснишь? — решила допытаться я. — На обеде в «палате лордов» была бутылка ликера с самодельной этикеткой…
— Можешь не продолжать. Бруссера помнишь? Пивовара из Горького?.. Ему тоже в посылках присылали, только не семена для цветов, а экстракт и сироп. Он готовил лимонад и ликер для начальства. И этикетки разрисовывал сам. Он, знаешь, плохо переносил Север и все острил: «У меня от этих белых ночей темно в глазах».
Насыщаясь событиями, окружением и настроением, я уже мысленно прощалась с ЦОЛПом.
После одного грустного разговора Александр Осипович пригласил меня зайти в барак. Я присела у его самодельного столика. Он что-то вынул из чемодана и сказал:
— Я хочу тебя познакомить со своей женой Олюшкой. Протянул мне фотографию примерно 25х20. С нее на меня глянуло прекрасное и горестное женское лицо. Стриженая. В зимнем с меховым воротником пальто. В глазах — застывшая боль.
— Это моя жена, Тамарочка. Еще ее зовут Зулус. Когда-нибудь ты с ней познакомишься и очень ее полюбишь.
«Вот он — тайный источник сил дорогого моего Александра Осиповича», — думала я. Более десяти лет они были в разлуке. Я слышала, что она все эти годы посылала ему посылки и письма, поддерживала его. И разве я могла тогда предположить, что и правда, познакомлюсь с ней через шесть лет и она станет мне родным, бесконечно близким человеком.
— Спасибо! — сказала я тогда, вернув фотографию. — Познакомилась.
Вместе со снимком он случайно вынул письмо. Подумав, спросил:
— Это стихи Олюшкиной подруги, Елены Благининой, посвященные ей. А муж Елены Благининой — поэт Георгий Абалдуев.
Тоже арестован в тридцать седьмом году. Хочешь, прочту стихи Благининой?
Еще бы я не хотела! Только бы он говорил, только бы читал и знакомил!
Из письма Благининой-Улицкой 6 января 42 года. (Благинина жила в полуподвальной квартире на Кузнецком мосту.)
О былом содоме
Памятку сотри.
Стало тихо в доме
На Кузнецком три.
Не шумят подвальцы
И гостей не ждут.
У хозяйки пальцы
От стужи гудут.
Сыпется зловеще
Мокрая стена.
На хозяйке вещи —
Рванина одна.
Ест она картошку,
Черный хлеб жует,
Ну и понемножку
Все-таки живет.
Божия старушка,
Тихая свеча,
Вашая старушка,
Ох, и живуча.
Еле-еле дышит,
Тащится, бредет,
А чегой-то пишет
И чего-то ждет.
Ждет она подружку
Сердца своего,
Ждет она подружку,
Больше никого.
Все-таки в подвале
Хоть неяркий — свет,
Все-таки в подвале
Хоть плохой — обед.
Пусть промерзли стены
И харчи плохи.
А живут камены
И текут стихи.
Рядом с Бенвенуто —
Пушкин, Тютчев, Фет.
За окном самота,
Карнавальный свет.
В залпах нету страха,
В них особый тон.
Будто фугой Баха
Полон небосклон.
Приезжай, подруга,
Я тебе верна.
Трудно жить без друга
В наши времена.
Я попросила разрешения переписать вирши одинокой души. С ними будет легче жить дальше.
Свободное копирование
