Я повторю общеизвестную истину, что все когда-нибудь кончается, даже ремонт в садике. Через пару-тройку месяцев, мы вернулись уже к себе на Краснознаменную, 32, в нашу родную группу, к старым друзьям - приятелям. Где они провели все это время ремонта, я не знаю.
По ходу дела вспомнился еще один "подвиг", совершенный мной в то время.
Детские прогулочные площадки нашего садика были разгорожены газонами с густым кустарником, в дебрях которого, при желании,можно было скрываться от ребятишек, находившихся на участке. А поскольку участки старшей и подготовительной группы были смежными, то никто не мог помешать уйти в кусты на одном участке и незаметно вплотную подобраться к другому.
Вот этим я однажды и воспользовался. Скрытно подобравшись к младшим по возрасту, я из-за кустов бросил на их территорию "ядерный боеприпас". Бомба представляла собой бумажный кулек, начиненный обычным песком. Ясен пень, что такой бомбой убить никого невозможно, но можно запросто посыпать песком неудачников, над которыми пролетит развертывающийся на лету кулечек. Кто же знал, что среди этих малолетних недотеп окажется и вполне взрослая воспитательница соседней группы.
Если бы я, как известный норвежский террорист, готовил свое злодеяние в одиночку, таясь ото всех, то, наверное, смог бы уйти от ответственности за содеянное. Но я о предстоящем запуске межконтинентальной баллистической ракеты с термоядерным оружием на борту поставил в известность группу товарищей, с которыми вместе играл в тот день в песочнице. А некоторые из них даже пошли посмотреть на планируемый мною запуск своими глазами. Так что стоит ли удивляться тому, что уже через пару минут после того, как в старшей группе раздался визг пострадавших, кто-то из этих наблюдателей выдал меня с головой.
И вот стою я перед двумя воспитательницами: нашей Тамарой Ивановной и другой, толстой, не очень красивой, не сильно молодой, в очках, да еще и с покрашенными в рыжий цвет волосами, и стыжусь. Вернее меня стыдят. Которая не наша рассказывает, что только вчера вечером она помыла голову, а я, такой нехороший и злой мальчик, засыпал ее чистую голову песком. При этом она требует извинений. А я смотрю на ее редкие рыжие кудряшки и, как опытный преступник, иду в "несознанку", полностью отрицая свою вину. Меня, конечно же, уличают - свидетелей моего проступка много и выгораживать меня им резона нет. И я тогда замолкаю. И до сих пор отчетливо помню, что я боялся не того, что меня накажут, а того, что надо просто сказать "Простите меня, пожалуйста!". Стыдно было не за злодеяние, которое я совершил, в нем я совершенно не раскаивался, стыдно было просить прощения. Я молчал долго. До обеда и даже после обеда, когда всех уложили на сончас, я продолжал стоять в углу. Потом я как-то преодолел этот стыд и попросил-таки прощения.
Сейчас, на склоне лет, я готов вполне осознанно и добровольно попросить у этой женщины прощения, за ту свою детскую шалость. Вот только не было бы поздно, ведь ей, если она жива, должно быть далеко за семьдесят.
Летом 1966 года, нас торжественно проводили из садика в школу.
Сейчас детского сада N175 нет. Его здание продано, огорожено новой чугунной решеткой, и вместо детей туда ходит лишь группка женщин. Старые могучие тополя, засыпающие во время цветения всю округу белоснежным пухом, срублены, площадки заасфальтированы, и вместо качелей и песочниц на них стоит стадо автомобилей. Теперь в этом здании располагается Казначейство Калининского района. Где когда-то смеялась и играла сотня ребятишек, дюжина женщин тихо считает денежки. Деньги любят тишину, однако.
