С первого же дня началась мобилизация. На каждой станции всем селом провожали на фронт своих родных: отцов, сыновей, женихов. Везде были слезы.
Я очень переживала, что приеду домой, а мужа уже нет. Талиного мужа – тоже. Или залезу на третью полку, или закроюсь в туалете, чтобы меня не видели, и плачу.
Приехав в Барнаул, с вокзала шла почти мимо учреждения – санэпидстанции, где должен быть на работе муж. Решила, что не зайду,пройду домой. Но не выдержала, вернулась и зашла в учереждение, мне сразу же вручили повестку о явке в Военкомат. В день приезда, 25 июня, не явилась, а на следующий день пошла и отказалась от освобождения.
Когда я пришла в Военкомат и предъявила повестку офицеру, принимавшему мобилизованных, он стал меня уговаривать, что мне не положено идти в армию, что я в положении. Я убеждала, что нет. Он утверждал, что у него вот документ и не надо стесняться. Я отрицала. Он снова повторял. Почему он это делал? Видимо, посмотрел на молоденькую и пожалел отправлять на фронт.
Меня назначили в формировавшемся госпитале Начальником хирургического отделения. Госпиталь занимал помещение школы, двухэтажное деревянное здание.
Родственники около школы собирались и караулили, чтобы, не простившись, не отправляли на фронт, как было с другими частями – родные придут, а часть уже выехала.
Витя ходил каждый день. Караулил около школы. Домой никого не отпускали на ночь, за исключением меня. Видимо, у меня на лице было написано переживание, и сочувствовали.
Однажды тревога. Собирайтесь, выезжаем. Все забегали в сборах, в окна ожидающим видно, тревожно. Я в этот день в Военторге купил печенье и при сборах не до него. Оставила в шкафу. Начальство проверило и кричит: «Кто оставил печенье? При отступлении врагу тоже будете оставлять?” Пришлось пойти и забрать его.
У начальника спрашиваю – совсем ли выезжаем? У меня же обмундирование дома. Он ясноничего не ответил, но я поняла, что это не совсем. Была уже осень, темно.
При выезде со двора школы, когда проезжали в ворота, наш шофер зажег свет в машине, и провожающие увидели своих родных. Среди них вылелялся мой муж: в белой рубашке,выше всех ростом. Через окно спрашивал меня: совсем или нет? Я не могла ответить, что не совсем, рукой показала, что отойди, не спрашивай, на что он очень обиделся.
Нас привезли в другую школу, кирпичное здание акушерско-фельдшерской школы. Разгрузились и стали укладываться спать. На улице уже было светло. Всю ночь проканителились. А меня начальник отпустил домой. Прихожу в 5 часов утра, стучу в окно нашей комнаты (частная квартира). Витя вышел, открыл и говорит: «Все, больше ты не пойдешь. Пойдем вместе». Это была суббота. Мы пошли в Военкомат. Он сказал, чтбы его взяли вместе со мной, хотя на него была наложена бронь, в тому же он был «белобилетник» - освобожден от службы по состоянию здоровья.
Узнали о наших способностях и направили в формировавшуюся в Бийске санэпидлабораторию при 5-м ВЭПе (дорожно-эксплутационный полк). Его назначили начальником отделению лаборатории, а меня – врачом-бактериологом.
- Если опоздаете, часть уже выехала, то там формируется еще госпиталь. Нужно срочно выезжать. Получили обмундирование, деньги. Собралис свои вещи и перевезли на квартиру Печниковым (Тале). Купили по рюкзаку, одному синий, другому зеленый (цвет хаки), и от Печниковых, взявшись по дручку, веселые пошли на вокзал.
В Бийск приехали, на вокзале встречает нас машина и наша сокурсница, Валя Куприянова, начальником СЭЛ (санэпидлаборатории) былнаш же однокурсник Безденежных Иван Семенович, авторитетный был студент. Он был секретарем парторганизации института. В полку было еще несколько наших выпускников.
Немного освоившись с работой в лаборатории города Бийска, 15 июня мы выехали на фронт.
В Омске нас переобмундировали: вместо ботинок с обмотками, полученных ранее, выдали кирзовые сапоги, гимнастерку, брюки, шинель. На меня все велико, рассчитано на солдат. На петлицах – шпалы, что означает «Военврач III ранга”.
В Москву эшелон прибыл 22 июня. Все ехавшие на фронт проходили санобработку. Только нас обработали, случился первый налет на Москву двухсот самолетов противника, но до Москвы удалось долететь только десяти. Местные сотрудники санпропускного пункта говорили, что это учеба, но Москва уже горела, было видимых одновременно 10 пожарищ.
Мы на платформе начинали ужинать, но я не могла и есть. Ложку только поднесу ко рту, зенитная артиллерия, расположенная на вокзале, начинает стрельбу по самолетам. Я сразу падаю на платформу, не выдерживала этого звука. Бомбили длительное время. Наш состав перевели на другое место. Если бы не перевели, то в эту же ночь нас не было бы в живых, так как бомбы попали как раз на место стоянки нашего эшелона, рядом с птицефабрикой. Наши мужчины утром ходили смотреть – все было покрыто перьями птиц.
На вокзале картина жуткая – эшелон за эшелоном везут раненых, как из мясорубки, а нас туда. 23-24 июля выехали из Москвы. Не доезжая до г. Вязьмы, на нас налетели немецкие самолеты и начали бомбить. Эшелон не совсем остановился, мы выскакивали и прятались в кусты.
