В конце февраля Тимофей отвез нас на станцию Котляровская. Жена ехала в Раненбург, а я снова в Нерчинск. Это был 1909 год.
Где-то, не доезжая до Рязани, мы разъехались и на прощанье мне Фаня сказала, что у нас будет ребенок. С этой мыслью я как-то незаметно очутился в Нерчинске.
Приехал как раз во время, когда Чистов (Кириллов) уезжал в командировку и в отпуск. Я оставался заместителем. Из этого следует, что литографскую премудрость печатания чертежей, я освоил настолько, что мог работать самостоятельно.
Нанял я рабочего и мы с ним весело зажили, усердно оправдывая свое незнание и получаемое содержание. Кружок, ранее довольно крепкий, распался. Кто-то уехал, Фани не было, Чистов уехал и, как будто, что-то связующее, перестало действовать. Немалое значение имел и выход Ф.Е. замуж.
Впрочем, я вел с ней очень оживленную переписку почти ежедневную и был заполнен.
Тут среди лета произошел в нашем обществе трагический случай. Техник Зайцев рассорился с игравшим с ним на бильярде партнером, чем-то задел его, а тот, будучи в проигрыше и «под мухой», влепил Зайцеву в желудок свинца. Умирал Зайцев тяжело, оставались, жившие в Москве, жена и двое детей. Применявшиеся местными врачами средства, успеха не имели и он дня в три-четыре умер. Предполагалось сохранить тело до приезда жены на леднике, но это не удалось и пришлось схоронить на чужбине из-за совершенного пустяка.
Странно все же. Заболеет человек, бегает к врачам, пьет горькие лекарства, ложится на операционный стол. Только бы жить. А тут вот из-за черт чего продырявить желудок — вроде пустяка. На случай не спасешься, вроде простительно.
Того, другого, судили, к чему-то присудили. А ведь, вероятно, считал весьма унизительным переночевать в участке.
Глупый человек в глупом обществе, состоящем из возможных убийц.
Через несколько дней приехала жена убитого. Красивая молодая женщина. Горе ее, по ее проявлениям, надо было считать очень сильным. Все наше общество было с ней знакомо и принимало сердечное участие в ее горе. Ходили на кладбище, служилась панихида, ободряли, утешали и тому подобное.
Случилось почему-то так, что пришлось ей остановиться в квартире Чистова, в которой проживал временно и я.
Утешать, сочувствовать, заговаривать я не очень-то умею. Поэтому предложил ей занять кровать Кириллыча (Чистова), а сам постелился на полу в соседней комнате, пожелал спокойной ночи и ушел, разделся и лег. Через некоторое время слышу оклик -«А.Е., пожалуйста, зайдите на минутку.» Пришлось подняться, одеться и пойти на зов. Оказывается она боится, ей мерещится муж, ей страшно. Ну, я тут причем? Как умел постарался ее успокоить, провел около нее с час. Вторично попрощался и ушел спать.
«Недурненькая бабочка»-подумал я. Это уже бесенок шевельнулся. Однако, я с этим и уснул. Но не надолго. Женщина очень извиняется, но ей страшно, она полежит около меня, может быть уснет. Я не знал, что мне делать. Может быть надо было встать и уйти. Я не ушел. В первый момент потому, что это походило на презрение, а потом — почему я должен уходить.
Ну, я не ушел, спать тоже почти не пришлось. Близость нашу скоро заметили, хотя и до сих пор не понимаю, как это могло быть.
Дня через четыре-пять, Н.М., ликвидировав кое-какие вещи мужа, уезжала. Из провожатых оказался я один. Очень это получилось неудобно. Но…я дал честное — расчестное проездом через Москву остановиться у нее.
Я, наверно, нехороший человек, так как описанное происшествие не считаю преступлением со своей стороны, да и с ее — тоже. Верность тому, что стало ничем…кому и для чего это надо.
Однако это несколько испортило мои отношения с братом, который отличался принципиальностью во всяких вопросах. А моя неверность жене, которую брат очень уважал, если не сказать больше, была предосудительна.
Да, я могу согласиться с этим и принять повинную, но попробуйте переночевать с хорошенькой женщиной под одним одеялом, когда она жмется к вам(к мужчине) и…вытерпеть. Определенно должен в свое оправдание сказать, что и до сих пор у меня в крови недостаточно воды, чтобы быть равнодушным к женщине, стоящей этого. Я — мужчина! Впрочем, я еще не раз огорчу пуритан своим поведением в вопросах половой этики.
Следует, все же, по правде сказать, что мои чувства к жене и мой интерес к ожидаемому ребенку, ни сколько не уменьшились. Письма получались и отправлялись почти ежедневно,и я уже мечтал,что скоро поеду туда,к своим.Предстояло свертывание работ по строительству головного частка, и, значит, расформирование и всяких частей технического отдела, в том числе и литографии.
Вскоре приехал из России Чистов и вступил в исполнение заведованием мастерской. Переходить на положение рабочего мне уже не хотелось.
Это был октябрь месяц. Тот счастливый месяц, в который я получил сообщение, что жена подарила мне сына.
Это был, на мой взгляд, достаточный мотив для оправдания моего решения расстаться с Нерчинском и катить в Раненбург, несмотря на то, что я опять делался безработным.
Боялся ли когда-нибудь безработицы? Никогда. До самого последнего времени. Теперь я стар становлюсь и вопрос безработицы меня не волнует. Впрочем, об этом поговорим потом. В описываемое время я был молод, силен, перспективы мрачных тонов не имели. Я только хотел жить на сто процентов всеми фибрами моего тела и души.
