Прежде чем совсем расстаться со студенческими годами, надо вспомнить еще и о роли в нашей тогдашней жизни клуба университета, находившегося в здании бывшей церкви на углу Никитской и Моховой.
Разнообразные вечера в клубе, а иногда в Коммунистической аудитории на Моховой, 9, часто становились событиями в нашей жизни. Например, вечер Бухарина, тогда, по-моему, редактора «Известий», — совсем незадолго до его ареста. Музыкальные вечера любимого нами тогда Доливо. Приезд американской негритянской певицы Мариан Андерсон с ее сказочным контральто. Наконец, творческие вечера Пастернака. Я тогда увидела его впервые и была совершенно околдована не только знакомыми стихами в чтении автора, но и необыкновенным его лицом с пленительной ассиметрией черт! Потрясающий чтец В. Яхонтов - у меня до сих пор в ушах звучит его голос, когда он произносил: «Морозной пылью серебрится его бобровый воротник». А на последнем нашем курсе в Коммунистической аудитории появился молодой, худенький еще Ираклий Андроников, и мы валились от смеха, слушая его знаменитый рассказ о первом выступлении на эстраде.
Все это было нам так дорого, потому что служило какой-то отдушиной в тяжкой атмосфере 30-х годов.
Летом 1939 года Павлик и Лева окончили университет, и мы устроили по этому случаю празднество. Воспоминание о нем - единственное конкретное свидетельство в моей памяти об изменившемся уровне жизни. Как правило же, я помню какие-то исключительные моменты: конечно, голод во время войны или лихорадочные поиски работы после аспирантуры, чтобы иметь не иждивенческую, а рабочую хлебную карточку, — а в остальном привычные впечатления от всегдашней скудости питания, одежды, жилья, быта вообще сливаются в моем уме в единое целое, что, разумеется, неверно: некоторые колебания все-таки были.
Так вот, мы задумали пиршество с тем, чтобы его меню воспроизводило описанный в первой главе «Евгения Онегина» обед Онегина с Кавериным:
Пред ним roast-beef окровавленный, И трюфли, роскошь юных лет, Французской кухни лучший цвет, И Страсбурга пирог нетленный Меж сыром лимбургским живым И ананасом золотым.
Затеяно это было так потому, что в продаже впервые появились ананасы, и мы стали придумывать, как следовать всему онегинскому меню. С ростбифом просто - мясо можно было достать в магазинах, с сыром, пусть не с неизвестным нам лимбургским, но с имевшимся в наличии рокфором (в магазине на Тверской, в просторечии по-прежнему именовавшимся Елисеевским) - тоже. Трудность заключалась в неведомом Страсбургском пироге, да еще нетленном! Не располагая еще комментариями Лотмана к «Онегину», мы понятия не имели, что это значит. В конце концов, предпочтя понять слово «нетленный» как метафору давней традиции, я попросила маму испечь ее замечательную кулебяку «на четыре угла» (ее начиняли мясом, капустой, грибами и сыром). С «трюфлями» мы разобрались по-свойски, купив большую коробку шоколада с таким названием, хотя и понимали, что жульничаем. Кроме того, на столе были другие яства, и среди них красная икра, тоже впервые появившаяся тогда в продаже.
Приглашенный на эту пирушку Даня был поражен обилием и разнообразием стола и произнес тост, воспроизводивший памятную нам концовку писем нашего деда: «Дай Бог на дальше не хуже!». Увы, дальше, как известно, было много хуже.
Свободное копирование
