30
С утра хмурый день разгулялся сильным ветром, и, читая новеллы Ласки Граццини, я ходил по аллее взад и вперед, как Гамлет, читающий «слова, слова и слова». Наши уехали, меня задержала тетя, чтобы подписать прошение, потом обед у Кудрявцевых, насилу выбрался к пятому часу. Квартира все более и более мне нравится. Вечером пошел ночевать на старую квартиру, но ключа не было, так как старший дворник ушел. Вернувшись в магазин, я поехал было с Казаковым по его делам прокатиться, как вдруг был окликнут Григорием. Я сошел, и пошли домой; все еще заперто. Поехали в Мариинскую, но Гриша не очень хотел есть, и скоро мы уехали. Сидя напротив, я смотрел, хорош ли он; вчера был очень интересен, побледневший, с большими серыми глазами, понятливыми, ласковыми и чувственными. Милые прошлые глаза, сколько вас любимых, то обладаемых, то только желанных, - и карие глаза Столицы, князя Жоржа и Луиджино, и серые добела, невинные и развратные глаза Кондратьева, и мутно-голубые, трусливые и сантиментальные глаза Болеслава, и зеленоватые глаза Алеши, и опять серые глаза Григория Муравьева, а какие глаза у того немчика, у Володьки с вокзала? Не помню, не помню. Гриша лег, не дожидаясь Казакова; после наслажденья, краткого и сильнейшего, будто выходишь из собственной кожи, всегда, кроме законной усталости, чувствуешь печаль, какое-то разочарование и почти нелюбовь к предмету своей страсти, и к любви, и отчасти ко всему, так что я вполне понимаю, что великие чувственники были и величайшие пессимисты, и все лица итальянского Ренессанса такие жестокие, чувственные и печальные. Я лег на сундуке, светила луна. И я, глядя на Спаса, ждал, когда захрапит Казаков в спальне, чтобы перейти на кровать, где спал Григорий; потом я опять вернулся и проснулся на сером утре, часов под шесть, чтобы выпустить Гришу, торопившегося на работу; бледный, с сердитым, каким-то нероновским поквадратевшим лицом, он одевался, а я в одной рубашке, штанах и туфлях на голом теле ждал, сидя на ларе в кухне, когда он уйдет, чтобы запереть дверь, не будя Сергея. Было туманное утро, и все это будто было когда-то: и сердитое лицо, холод босых, не выспавшихся на жестком сундуке ног, и шепот, и бесшумный, молча, поцелуй на прощанье. Адреса я позабыл дать. Когда я заснул крепко уже в постели, возчики уже приехали; все было упаковано скоро, перевезли к 11 часам. Сколько ни убираю, все первобытный хаос, но будет очень хорошо. Заказал занавеси, но подожду с пьянино; положу на аналой Данте перед «Primavera» с желтой свечой. Купил у букиниста Voyage d’H…[Пропуск в машинописи.] ; переезд, устройство и новая квартира меня несколько пьянит.
Свободное копирование
