Vae victis!
Кончился бой. Точно прозрели мы. Каждый из нас состарился на добрый десяток лет, любой мичман стал куда опытнее старого лейтенанта, не бывавшего в бою. Хороший дан был урок; но словами всего не расскажешь. Надо было все самому видеть, самому прочувствовать.
* * *
Офицеры и команда сильно переутомились, не столько после боя, сколько после похода. Каждый из нас предпочел бы рискнуть еще раз своей головой, чем выдержать снова восемь месяцев жизни при самых невозможных условиях: в жаре, грязи, вечных погрузках и перегрузках угля, постоянном напряжении нервов, начиная с самого Кронштадта.
Все это в связи с длинным рядом наших неудач и на море, и на суше было в состоянии расшатать самые крепкие нервы. Наконец-то мы почувствовали, что и у нас они есть, и что безнаказанно раздергивать их нельзя.
Аврорцы, те бравые аврорцы, которые так лихо, с таким соревнованием грузили уголь, стали уже не те. Лазарет переполнился не только ранеными, но и совсем иного рода больными. Широкоплечие, мускулистые богатыри стали жаловаться на то, что у них "сердце болит", "руки и ноги не свои", "всем телом расслаб", "спать не могу" и т.п. И это были не симулянты, не лодыри, как их принято называть. Это были больные, которым трудно было помочь обычными лазаретными средствами. И я, доктор, перенесший с ними всю эту каторгу, больше, чем кто-либо, понимал, в чем нуждаются теперь мои бедные соплаватели.