Следующая погрузка была в Либервиле у Нигера 14 ноября. Характерным эпизодом здесь было то, что адмирал Рожественский, еще подходя к этому порту, объявил, как всегда, в категорическом тоне, что суда должны принять двойной запас угля. Для крейсера "Аврора" это вместо обычных 900 составляло 1800 т. С имевшимися в то время в ямах 620 тоннами оставалось допринять еще 1300. Эта совершенно неожиданная большая погрузка привела всех в уныние. Не допуская мысли о возможности выполнить приказание буквально, командир "Авроры" Е. Р. Егорьев попробовал, было, заикнуться о том, что, ведь, тогда придется завалить углем все жилые помещения крейсера. На это ему было сказано, что пусть он заваливает, что хочет, но 1800 т должно быть на палубе, и никаких разговоров больше по сему поводу не допускается. Что произошло дальше - описать трудно.
Работа была исполнена офицерами и командой молодецки: в 18 ч 15 мин было принято 1300 т, но зато на что стало похоже судно! Кают-компания переселилась в командирскую столовую. Прежнее помещение офицерской кают-компании почти сплошь завалили углем. Офицерский буфет был выломан и превращен в угольную яму. Кормовая машина была наглухо закрыта броневыми люками, а сверху погребена под слоем угля в 8 футов вышины. Сыпали уголь всюду, куда только было возможно. Когда все это было заполнено, начали валить уголь прямо на палубы, целые горы угля, не разрешив еще задачу, куда девать его впоследствии. Высказывались совершенно основательные опасения за неустойчивость судна при перегрузке верхней палубы около 400 т. Когда приказание адмирала было исполнено, то на верхней палубе высился уголь в рост человека; были оставлены лишь самые узкие проходы. После погрузки, окончившейся лишь в два часа ночи, люди, истомленные до последней крайности, впали в беспробудный сон, свалившись тут же, на угле, где кто работал. Но главное испытание этой ночи было еще впереди. Едва только угольщики успели благополучно отвалить от борта, как над эскадрой разразилась настоящая буря с тропическим ливнем. Все ближе и ближе подходили к нашей якорной стоянке молния и гром; наконец разразился такой удар и так близко, что все перепугались. На заваленной углем верхней палубе творилось нечто невообразимое: шпигаты, сточные трубы были забиты углем; вода, не успевая вытекать за борт, быстро поднималась, образовывая всюду черное месиво и море, того и гляди, угрожало залить судно через люки. Трудно было справиться с этой нежданной напастью: не хватало сил, не было умения. Только что сомкнувшая глаза команда была разбужена страшными раскатами грома и потоками ливня. Как полчище распутанных тараканов, они голые, грязные сновали всюду по палубе, спотыкаясь, толкаясь, нигде не находя себе пристанища. В силу ужасной необходимости шли в батарейную палубу, где при температуре около 40° дышать было нечем. А дождь так лил и лил, пока не перестал, и восходящее солнце застало крейсер, надо признаться, в весьма беспомощном состоянии. Все от мала до велика вооружились лопатами и, загребая, расчищая уголь, точно сугробы снега в метель, работая, не покладая рук, через три часа привели крейсер в довольно приличный вид: восстановили проходы, открыли и очистили шпигаты, уложили уголь в мешки и образовали из последних вокруг орудий брустверы.
После гигантской работы с углем на другой день утомленных людей потребовали на новую угольную погрузку госпитального судна "Орел" и буксира "Роланд". Работа эта снова продолжалась двое суток, а на крейсере за неимением свободных рук приборка наваленного угля шла страшно медленно.
Свободное копирование
