10 апреля. Вербное воскресенье. Всей эскадрой шатаемся бесцельно взад и вперед самым малым (3-узловым) ходом, без эволюции, так себе, лишь бы время провести. В боевом перевязочном пункте - в церковном отделении - в невозможной жаре и духоте идет богослужение. Батя, отец Георгий, седенький благообразный старичок, служит с чувством, нараспев. Далее праздничный обед с командиром. Для веселости подпущена музыка. Музыканты разучили несколько новых маршей.
* * *
Моросит дождь. Скучно, сыро. По моему подсчету во 2-й Тихоокеанской эскадре за время перехода умерло пять офицеров и 25 нижних чинов, из них два офицера и семь нижних чинов от несчастных случаев; списано по болезни на Родину 10 офицеров и 42 нижних чина, из них один офицер и два нижних чина психически расстроенных, 28 - с острым туберкулезом легких. На самом деле эти цифры ниже действительных: я не располагаю всеми данными. Что же третья эскадра? Высказываются самые различные предположения; заключаются пари. Командир и я, смотря довольно оптимистически, записываемся на 16 апреля, другие, более осторожные, на другие числа вплоть до 28. Из взносов по фунту образовался фонд в 180 рублей. Первый приз 120, второй - 60 рублей.
С тех пор, как мы резко поднялись на север, сразу обнаружились острые желудочные заболевания. Вещь обычная и мне знакомая. Постоят на одном месте - привыкнут; два градуса севернее - снова то же самое. Заблаговременно отдано распоряжение носить набрюшники; фельдфебели пораздавали их всем и каждому и следят за этим, но не любит наша команда этого баловства и предпочитает по-прежнему спать с голым животом. И вот в разное время дня и ночи в лазарет прибывают больные с рвотой и сильнейшими приступами колик. Часов через пять все проходит благополучно. При этом наблюдается всегда одно и то же. Матросы, вообще терпеливый народ, словно дети боятся рвоты. Заболевший сейчас же ложится на палубу и вопит: "Помираю, братцы, помираю", а товарищи его, сломя голову, летят ко мне и докладывают: "Так что, надо полагать, Ваше Высокоблагородие, такой-то кончается".
Нередко из-за неисправности опреснителей, в воде появляется неприятный вкус. Сегодня это вызвало следующий инцидент: за утренним чаем офицеры спрашивают буфетчика, глупого, простоватого парня:
- Отчего это чай такой невкусный? - а тот отвечает:
- Вода, Ваше Высокоблагородие, такая, так что г-н дохтур в нее касторового масла налили.
- Что ты мелешь, болван?
- Так точно, Ваше Высокоблагородие, скус такой, да и команда на баке тоже баяла.
Заявили об этом мне:
- Если Вы не примете своих мер, придется доложить старшему офицеру.
Я принял меры, позвал буфетчика:
- Емельянов, что ты там такое говорил? Вода что ли касторкой пахнет?
- Точно так, Ваше Высокоблагородие, пахнет, да не я один, команда тоже сказывает.
- А откуда ты выдумал, что я подливал касторового масла в воду?
- На баке "печатают" (говорят), Ваше Высокоблагородие.
- Кто "печатает"? Укажи кого-нибудь.
- Так что запамятовал, Ваше Высокоблагородие.
- Ну, а ты вкус касторки знаешь? Принимал ее когда-ни? будь?
- Никак нет. - Санитар, дай-ка сюда касторки...
- Попробуй. Похоже? - Совсем не похоже, Ваше Высокоблагородие.
- Ну, ступай и не мели вздору другой раз.
Инцидент был исчерпан, и докладывать старшему офицеру было лишнее. Сверх ожидания вкус касторки даже понравился Емельянову. Наказание же его было иного рода: долго поднимала его на смех и не давала проходу на баке команда.
Свободное копирование
