Во время протектората - 4

    Во время протектората с питанием стало туго, городское население перевели на карточную систему. А у нас в деревне жилось неплохо. Я, как врач, легко мог доставать продукты у крестьян, держал кроликов, кур, много других птиц. Ко мне в Желив частенько приезжал за продуктами киевский профессор эмигрант Зеньковский.

    Как-то вечером он вошел к нам запорошенный снегом и, смотря на меня сквозь запотевшие очки, говорит:

    - Ну, Николай Андреевич, я никак не мог бы предположить, что вы сотрудничаете с этими отпетыми молодцами…

    - С какими? - спрашиваю, удивленный.

    - Да вот с этими, - говорит он и протягивает мне самостийный «Казачий вестник». Мать честная, во всю вторую страницу газеты - мои стихи!.. Без моего ведома сепаратисты Глазков и его дружина перепечатали несколько стихотворений из давно изданных книжек. Меня эта дерзость взорвала, и на следующий же день я отправился в Прагу искать редакцию той газеты.

    Нашел где-то у вокзала. Врываюсь, а мне навстречу Глазков:

    - Коля! Наконец-то ты у нас! Садись, рассказывай!

    - Садись? - взбешенно ору я. - Да я приехал вам морду бить!

    - Да за что? Помилуй! - говорит Глазков.

    - На каком основании вы осмелились напечатать несколько моих стихотворений? - не успокаиваюсь я.

    - Но не кипятись - ведь мы же их перепечатали из твоих книг. А ни на одной из них не было означено, что права автора сохранены и перепечатка воспрещается. Мы и Пушкина с Лермонтовым можем перепечатывать…

    - Ах, вы, чертовы души, - да ведь они же давно в могиле! А мне жить с этим вот пятном дальше!

    - Ну, так иди подай на нас жалобу.

    - Кому? Гиммлеру?..

    Конечно, жаловаться в то время было бессмысленно, самостийники дали мне слово, что больше не напечатают ни строчки из моих произведений, и, хлопнув дверью, я ушел.

    Забегая вперед, скажу, что эта страничка с моими стихами, напечатанная в «Казачьем вестнике» в конце 43-го, стоила мне после окончания войны шести месяцев тюрьмы, а чехами я был объявлен «военным преступником». Могли и повесить по ошибке. Тогда эта процедура делалась легко. Вспоминая Глазкова, я полгода просидел со всякой шпаной, чистил сортиры, мыл в камерах полы, пилил дрова, заметал гумполецкие улицы. Потом выпустили, даже извинились и вернули какую-то часть конфискованных у меня во время ареста вещей. Но об этом позже.