Когда мне исполнилось четырнадцать лет, телевизор появился и в нашем доме. Но такого острого ощущения счастья, которое переживали у маленького экрана в окружении соседей и друзей, уже не было. Телевизор не смог поколебать неистовую страсть к кино, которой заражены были не только дети, но и взрослые. Фильмы показывали в красном уголке депо. Небольшое тесное помещение со стареньким экраном прямо перед первым рядом. Тут же аппарат на треноге, на полу - пленки в жестяных коробках, несколько рядов стульев. Киномеханик дядя Вася, стоя у дверей, отрывал от рулончика билеты. Когда поток зрителей заканчивался, малыши-безбилетники просачивались в зал, занимая места на полу. Впрочем, в первом ряду тоже приходилось несладко, но кто это замечал. Кино в депо крутили в будние дни, туда ходили все. Мне очень хотелось к ребятам на пол, но меня туда не пускали. Отец брал к себе на колени, чтобы хоть что-то рассмотрела за спинами сидящих впереди. Киномеханик громко предупреждал курильщиков, обещая выгнать их из зала, гас свет - и начиналось волшебство. Отсидеть полтора часа с запрокинутой головой было нелегко, но разве могло это остановить бескорыстных почитателей важнейшего из искусств. О том, что оно важнейшее, сообщал плакатик на стене, написанный деповским художником. Наверное, он призван был оградить зрителей от тлетворного влияния Запада.
…Фильмы чаще показывали трофейные. Когда не поместившихся в зале было много, сеанс повторяли. Заканчивался он далеко за полночь. Иногда фильм прерывался, и кто -то громко вызывал поездную бригаду. Сеанс прерывался несколько раз, включали свет, и зрители ждали, когда механик перемотает пленку и установит новую бобину. Когда действие обрывалось на чем-то захватывающе интересном, зал наполнялся недовольным ропотом и оглушительным свистом. В кино я научилась свистеть. Дома, когда пыталась продемонстрировать свое искусство, бабушка резко обрывала: «Прекрати, все деньги просвистишь». Можно подумать, что у неё или у меня они водились. Но запрет на свист дома запомнился. Кумиром зрителей была незабвенная Марика Рёкк. Когда она танцевала, зал замирал. Возвращались домой группами, иногда возбужденно обсуждая увиденное, порой молча, потрясенные другой жизнью, так не похожей на нашу. Опасались сказать что-то лишнее. Было немало тех, кого к сдержанности приучили в лагерях и сталинских тюрьмах. Среди них был и мой отец, вволю накушавшийся тюремной похлёбки. Затаив дыхание, мы смотрели Тарзана и Чапаева. На следующий день, оседлав палки, неслись с деревянными саблями на противника или оглашали гортанными криками тихие савинские улицы. А как мы ждали заветный показ! Сколько раз бегали на соседнюю улицу, посмотреть, не висит ли афиша. Когда на темных досках павильона, примыкавшего к Борщовскому магазину, появлялась тонкая бумага с намалеванным от руки объявлением, сердце замирало от радости, и мы неслись наперегонки, чтобы сообщить родителям название картины. Фильмы называли картинами, так и прижилось словосочетание: «смотрели картину». В кинотеатр Челюскин и железнодорожный клуб ходили семьями в воскресенье, если у мамы не было дежурств. Это случалось нечасто. В кинотеатр билеты нужно было покупать заранее, отпускать меня одну в центр на редком в ту пору автобусе родители не решались. В клубе билеты продавали перед сеансом, очередь заканчивалась на улице, но это никого не останавливало. «Большой вальс» мы с мамой смотрели раз пять, потом долго ждали автобус, ходивший по кольцу, связывавшему Супруновку с Савино. Повзрослев, стала ходить в кино с одноклассниками. Поначалу трудно было привыкнуть к отсутствию перерывов и немедленному обсуждению каждой части. Но выступление оркестра перед началом сеанса, а главное, буфет, где продавалось мороженое, доставленное в холодильнике - рефрижераторе из Москвы, делали эти редкие выходы в центр настоящим праздником для савинской детворы.
Было ещё одно заветное место, в которое нас неудержимо влекло осенью. Ждали с нетерпением, когда родители объявят: «В воскресенье идем на сельскохозяйственную выставку».
Шли семьями, с соседями и друзьями. В западной части парка, в котором в войну немцы устроили кладбище, располагалась выставка.
Переходя из павильона в павильон, мы, городские дети, восхищенно рассматривали огромных коров и быков, поглядывавших на нас из-за решеток печальными глазами. Надолго застывали у стеллажей с пирамидами, искусно выложенными из яблок и груш. А каких немыслимых размеров были картофель и морковь, какие огромные тыквы громоздились на дощатом полу. Снопы пшеницы стояли у входа в павильон, как часовые. Вокруг гомонила и перемещалась шумная, восторженная толпа. Вился ароматный дымок над мангалами, где расторопные парни в белых фартуках жарили редкие в ту пору шашлыки. Буфетчицы обслуживали так весело и быстро, что очередь таяла стремительно. Женщины, стоявшие за шашлыками, благосклонно поглядывали в сторону бочек с пивом, где уже толпились их мужья. В праздник все дозволено! С лотков, а то и прямо с полуторок с откинутыми бортами, торговали овощами и фруктами из пригородных хозяйств. На импровизированной сцене, сменяя друг друга, выступали коллективы художественной самодеятельности. Гордостью железнодорожников был клубный духовой оркестр, один их лучших в городе. Ах, как умеют гордиться люди своим лучшим на свете городом, самой красивой улицей, с покосившимися заборами и сиренью за ними. Да, что там сирень! Памятник неподкупному гаишнику, оштрафовавшему собственную жену, установили. А тут оркестр, настоящий, с ним связывали жизнь с мальчишеских лет до глубокой старости. В праздники на парадах он шел впереди колонны, в скорбные дни, провожая в последний путь самых уважаемых работников железнодорожного узла, позади. Выступления оркестра ждали с нетерпением, и он грянул где-то у входа, в другом конце выставки. Савинцы, забыв о покупках, бросились туда. Дети бежали впереди, ведь участником оркестра был наш сосед дядя Вася Демин. По вечерам, маленький сухопарый в наглаженной форме, начищенных башмаках, с футляром в руках, он уходил на репетиции. Жена была его неизменной спутницей. Сидящие на скамейках домохозяйки тихо говорили вслед: «Счастливая, послушает музыку в клубе, бесплатно посмотрит кино. Не жизнь - праздник». Полдня на выставке пролетали незаметно, потом дети уставали, начинали капризничать и родители с друзьями перемещались в парк. Здесь на лавках, а то и на траве, если было тепло, раскладывались покупки, скромно перекусывали и возвращались домой. Взрослые, под впечатлением увиденного, говорили, что вот и приходит конец этой скудной послевоенной жизни, что хоть детям не придется пережить то, что пережили они. Поднимаются колхозы и совхозы, скоро будет всего вдоволь. Мы редко видели своих родителей такими веселыми и возбужденными. И нас затягивала эта атмосфера ожидания грядущей счастливой жизни.
