Семьи помощников машинистов и кочегаров жили беднее. Их жены вынуждены были подрабатывать чем-то более весомым, чем вышивки и вязанье. Доходной статьей в Белгороде и окрестных селах, где жили рабочие - железнодорожники, была торговля мелом. Тяжелые мешки со смолотым в порошок природным продуктом возили на продажу в Харьков, оттуда возвращались с мануфактурой, бывшей еще с довоенной поры в большом дефиците. Вечерами тяжело нагруженные женщины проходили мимо нашего дома, торопясь к ночному рабочему поезду. Сидящие на скамейках переглядывались, сочувственно роняя вслед: «Меловушницы пошли». Миллионный город поглощал десятки тонн мела, который использовали для побелки. Опрятные украинские хаты всегда были чисто выбелены внутри и снаружи. Деньги, вырученные от продажи мела, шли на постройку домов из шлака и извести. В середине 50-х за Старым городом вырос железнодорожный поселок из домов, построенных таким способом. Возводились строения в основном самими хозяевами. Шлака из паровозных топок на железнодорожном узле скопились горы, стоимость его была чисто символической. Основные расходы шли на столярку, так что молодые семьи со скромным достатком, начав строиться, спустя два-три года переселялись в недостроенные одноэтажные дома на два хозяина. Приземистые, барачного типа строения, построенные из шлака, были рассчитаны на два–три десятка лет, спустя полвека они служат пристанищем детям и внукам тех, кто строил своими руками эти времянки. Первые их владельцы, надорвавшись на непосильных работах, обрели вечный покой, а дома, обложенные кирпичом, утопают в зелени садов и напоминают о прошлом лишь табличками с названиями улиц: Железнодорожная, К. Заслонова и почему-то М. Щепкина. Отцу, в ту пору возглавлявшему парторганизацию депо, инициатору строительства, позвонили из горкома и попросили дать названия улицам, и он выпалил, не задумываясь. Сами жители этого поселка звали его Семаковкой. Острословы объясняли происхождение названия тем, что в получку паровозной бригаде достаточно было сброситься по семь дореформенных рублей на бутылку водки, плавленый сырок и краюху хлеба, и достойно отметить праздник, не обозначенный красным в календаре.

Одна из предприимчивых старушек, чей дом был недалеко от депо, оборудовала в палисаднике «кафе». На столике всегда стояли чисто вымытые граненые стаканы, на небольшой тарелке возлежала неизменная пара соленых огурцов. В награду «барменше» оставались пустые бутылки из-под «белоголовой» и пива, прибавлявшие к её скромной пенсии несколько рублей. По традиции последняя бутылка до конца не допивалась, хозяйке на следующий день приходилось спасать страждущих лечебной дозой. Каждый из посетителей знал, что добро воздастся, и он может рассчитывать на спасительную рюмку. Отец с возмущением рассказывал матери о таинственном кафе, скрытом от посторонних глаз густыми зарослями сирени. Сигнал о зловредной старухе поступил в партбюро от разгневанных жен. Отец ходил «разбираться». Воспитательная работа закончилась, когда, не поладив с главным инженером депо, отец хлопнул дверью парткома и перешел слесарем в инструментальный цех, где проработал до 76 лет.