Мои воспоминания - 15

[1] Считаем небезынтересным поместить здесь любопытные сведения о графине Чернышевой, почерпнутые из записанных рассказов Елены Павловны Фадеевой.

«Я ездила иногда к моей крестной матери, графине Анне Родионовне, в Киев и Чичерск с моей бабушкой (Еленой Ивановной Бандре-дю-Плессиг), которая была в большой дружбе с графинею и очень ею любима. В один из приездов в Чичерск мы застали там несколько гостей, в том числе г-жу Энгельгардт и Оленину. Графиня нам много рассказывала о своих семейных делах и обстоятельствах, и много было занимательного и даже замечательного в ее рассказах. Особенно меня заинтересовало странное событие с ее матерью г-жей Ведель. За год пред тем графиня ездила в первый раз в деревню своего отца (Тогда давно уже умершего. Генерал Ведель был губернатором, кажется, в Казани, в царствование Императрицы Елисаветы Петровны. Мать графини, г-жа Ведель, была урождена Пассек.), бывшею под управлением его старшего адъютанта. Она спросила, не осталось-ли после ее отца каких-нибудь бумаг и ей сказали, что сохранился один сундук со старыми бумагами, который она велела принести к себе и разобрала все, что в нем находилось. Все бумаги оказались совершенно сгнившими: одно только письмо, испорченное и погнившее в иных местах, настолько уцелело, что его можно было свободно прочитать. Письмо было от тётки ее княгини Софии Кантемир к отцу ее Веделю, с сообщением о смерти его жены, матери графини. Рассказывая нам это, графиня Анна Родионовна по обыкновению лежала в постели; достав из ящика стоявшего возле нее стола портфель, она вынула из него старое, пожелтевшее письмо и подала его мне, приказывая прочитать громко, как самой молодой из всех присутствующих. Мне было шестнадцать лет. Из содержания письма было видно, что г-жа Ведель была нездорова и поехала с своей сестрой, княгиней Кантемир, и детьми, двумя маленькими дочерьми, в Ахтырку на богомолье. Княгиня писала в этом письме, как они приехали, пошли в церковь, служили молебны, молились пред чудотворной иконой Божией Матери, и как, в первую же ночь по приезде, не помню во сне или наяву, г-же Ведель представилась в видении Богородица и сказала, чтобы она готовилась к смерти, что скоро, чрез несколько дней, она умрет и чтобы все деньги, которые при ней были, раздала бедным. Г-жа Ведель отвечала, что не быв очень богата, если раздаст все бедным, что же останется ее детям. Матерь Божия сказала: «не беспокойся о детях, я сама беру их под свой покров и внушу сильным мира сего иметь попечение о них». Г-жа Ведель тотчас же сообщила об этом видении сестре своей и в точности исполнила повеление свыше. Приготовилась христианским напутствием к кончине, раздала все свои деньги бедным, и хотя болезнь ее, по-видимому, не усилилась, но на четвертый день после видения она умерла. Этим заканчивалось письмо. Когда я его дочитала, графиня воскликнула: «Что-же, не исполнила ли Матерь Божия своего обещания!» И начала рассказывать нам свою историю: «Тетка моя, — говорила она, — по смерти матери, отвезла нас обратно к отцу. Спустя несколько времени после того, однажды ночью пришли разбудить меня (мне было не более десяти лет) и сестру мою, и позвали к отцу, который прислал звать нас к себе. Мы нашли его в постели. Он сидел чрезвычайно взволнованный и держал в руках икону Богородицы, которою благословил нас. А на следующий день, принял православие, — он был лютеранин. Поэтому, мы уверены, что в ту ночь с ним произошло что нибудь необыкновенное, и хотя он ничего не сказал, но был под влиянием особенного потрясения. Наверно ему было тоже видение, как и матери. Чрез два дня он поехал в Петербург и нас взял с собою. Там, отец представил нас Императрице, которая приняла нас очень благосклонно и была ко мне и сестре моей очень милостива, а вскоре затем он и умер. После смерти отца, мы остались при дворе, под покровительством Императрицы, и нас поместили во дворце, где мы и жили. Спустя несколько лет, когда мы уже стали взрослыми, начал за мною сильно ухаживать великий князь Петр Федорович (будущий Император Петр III-й), и так, что я была принуждена обратиться к Императрице с просьбою защитить меня. Государыня предложила мне выдать меня замуж за графа Захара Григорьевича Чернышева, сказав, впрочем, что он для меня стар и потому, быть может, я не соглашусь. Но я, не колеблясь, объявила, что готова исполнить приказание Государыни, лишь бы избавиться от преследований ее августейшего племянника. Тогда же я осмелилась попросить Императрицу и о сестре моей, которая могла подвергнуться таким же преследованиям. Добрая Государыня милостиво выслушала меня и, как истинная наша благодетельница, удостоила вникнуть в наше сиротское положение. Немного времени спустя, она выдала нас обеих замуж, меня за фельдмаршала графа Чернышева, а сестру мою за графа Панина. Вот какая судьба выпала нам в удел! И кто же мог так устроить вашу жизнь, как не пресвятая Богородица, по своему обещанию нашей матери, принявшая нас под свой святой покров».

Так закончила свой рассказ графиня Анна Родионовна и слова ее мне памятны так же, как и она сама, как будто я ее слышала и видела сегодня, хотя после того прошло уже более пятидесяти лет. Графиня была крестной матерью Императора Александра Павловича и всегда пользовалась большими милостями при дворе. Когда великий князь Павел Петрович с супругой Марией Феодоровной ездили за границу под именем «comte et comtesse du Nord», нарочно заехали к Чернышевым, в их имение Чичерск (Чернышев был в то время Белорусским генерал-губернатором), и пробыли у них несколько дней. Чернышевы устраивали для них разные празднества и между прочим, спектакль, где главной актрисой была родственница графини Пассек, впоследствии Рахманова, известная своей странной жизнью в Киеве. Давали также одну феерическую пьесу с превращениями, и которой волшебница, мановением жезла, переменяет четыре времени года. Эту роль играла с большим успехом моя мать, которой было тогда двенадцать лет. Она была очень хороша собою и всем чрезвычайно понравилась. Пять лет спустя, она была уже замужем за отцом моим, князем Павлом Васильевичем Долгоруким и, приехав с ним в Петербург, представлялась великой княгине Марии Феодоровне, которая сейчас ее узнала и, обратясь к Великому Князю Павлу Петровичу, сказала: «узнаешь ли ты нашу маленькую фею, которая в Чичерске переменяла времена года?» И оба очень обласкали ее.

Смерть графа Захара Григорьевича Чернышева произошла вследствие особенного случая. У графа на войне был пробит череп и заделан серебряной бляхою, уже с давних пор. Он ехал с женой из Белоруссии в Петербург и хотел заехать погостить и деревню к моему дедушке, Бандре-дю-Плесси, но так как это составляло крюк, то графиня уговорила ехать прямо, потому что спешила и Петербург по важным делам. Дорога в одном месте была выложена круглыми бревнами, от которых экипаж подвергался сильным толчкам, В карете, в верху, была приделана сетка (чтобы класть вещи), прикрепленная шрубами. Один из шрубов, вероятно от движения выдвинулся, при толчке стукнулся в голову графа, пробил серебряную бляху черепа и вонзился в мозг, что и было причиною немедленной смерти графа.

По смерти мужа, графиня Анна Родионовна оставила совсем двор и большой свет, ездила по церквам и жила очень уединенно, но большей части в Чичерске, где у нее были заведены свои особенные порядки и даже была своя полиция и полицеймейстер. В последний мой приезд в Чичерск, она не принимала никого; в это время у нее гостила только генеральша Лидуховская, большая богомолка. Я приехала с мужем, бабушкой и полугодовой дочерью. Бабушка велела доложить, через полицеймейстера, о своем приезде, и графиня сейчас же прислала просить бабушку и меня с дочерью к себе, исключив моего мужа, которому вход был закрыт как мужчине. Графиня обедала в двенадцать часов ночи. Мы пошли к ней в шесть часов пополудни. Чтобы достигнуть до дома, в котором она жила, надобно было перейти чрез три двора. В первом находился караул из мужчин, а в остальных двух из женщин, и мужчины не смели туда показываться. Этот устав соблюдался тогда с большою строгостью и ни для кого не делалось исключений. Графиня приняла нас очень приветливо, радушно, как и всегда и, по-видимому, была очень довольна нашим посещением. Она лежала на софе; спинка софы была устроена так, что сверху, во всю длину софы, была сделана деревянная полоса, в роде полки, которая была вся уставлена, в ряд, маленькими образами одинаковой величины. Когда в комнату внесли мою маленькую дочь, графиня взяла ее на руки, сняла с полки один образок и благословила ее им. Обедали мы ровно в полночь, а беседами разговоры наши продолжались почти до утра. Бабушка моя рассказывала о своем житье-бытье, стала жаловаться на свое здоровье, и что начинает заметно слабеть и часто болеть. Графиня ей возразила: «Это от того, Елена Ивановна, что ты в молодости очень любила танцевать и целые ночи протанцовывала, так что, я помню, у тебя иногда ноги бывали в крови; а вот я не любила танцевать и не танцевала иначе как по указу Государыни, так вот, хоть десять лет и старше тебя, а смотри, как еще здорова и крепка». Она оставила вас ночевать у себя и на другой день никак не хотела отпустить; уговаривала погостить хоть с недельку. Мы едва могли убедить ее, что нам необходимо ехать.

Графиня Чернышева непременно хотела, чтобы крестница ее, княжна Елена Павловна, была фрейлиной и постоянно на том настаивала. Она брала на себя тотчас же это устроить и, действительно, очень легко могла это сделать по своим близким связям и влиянию при дворе. Она постоянно твердила княжне: «скажи одно слово, — и ты будешь фрейлина». Но княжна, привыкшая к уединенной жизни, вдали от шумного света, пугалась этого предложения, решительно отказывалась и даже не хотела слышать о нем, чем старая графиня была крайне недовольна.