Моя жизнь - 55

   * * *

   5. ДЕЖУРНЫЙ ЧУДАК

   Но вернемся в школьные годы. У Ивана Берестова в "Государыне Пустыне" есть замечательный рассказ, который так и называется "Дежурный чудак". Автор, известный археолог, много времени проводивший в различных экспедициях, вывел очень интересный Закон. Сформулирован он так: "Всякий замкнутый коллектив обязательно выбирает из своего состава "дежурного чудака", который все делает "не так", все говорит "не про то" и всегда "невпопад", вызывая при этом всеобщие насмешки и подтрунивания. И сколько бы этот чудак ни старался исправить положение и доказать, что он ничуть не хуже других, тем хуже бывало только для него самого, ибо из этого ничего не получалось". Могу подтвердить - закон действует безотказно. Сам проверил.

   Когда я со своим "научным багажом" появился в дружном коллективе третьего "А", сложившимся за два с лишним года совместной учебы в одном классе, и поначалу стал выдавать такие "перлы знаний", что хоть стой, хоть падай, то был тут же назначен на бессменную должность "Дежурного чудака".

   Иначе и быть не могло. Так, в один из первых дней моего пребывания в этом классе Полина Николаевна вызвала меня к доске для решения какой-то задачки. По ходу дела, там надо было что-то многозначное разделить на другое многозначное и, разумеется, "в столбик". Это легко сказать - "разделить в столбик", если знаешь, что это такое и, самое главное, если вообще знаешь, что такое "деление"! А этого-то я как раз и не знал, ибо, как я уже отмечал, фактически не учился ни в "нулевке", ни в первом, ни во втором классе, хотя и "просидел" в нем два года. Называя вещи своими именами надо четко сказать, что был я к тому моменту до безобразия педагогически запущенным неучем. Разумеется, на бытовом уровне я понимал, что если арбуз разрезать пополам, то это, как раз, и будет "делением на два". Но, как "разделить" какие-то тысячи на какие-то сотни, да еще и "в столбик", не имел ни малейшего представления, и начал рисовать на доске большой "столбик" с электрическими изоляторами и проводами, предположив, что по условию задачи, все это, очевидно, надо делать почему-то "в столбике". В классе поднялся такой оглушительный хохот, что он до сих пор все еще звучит в моих ушах. А я никак не мог понять - чего это они все так хохочут и, подумав, что мой рисунок недостаточно красив, начал его всячески "исправлять" и "дополнять".

   Ну откуда им всем, и в том числе Полине Николаевне, было знать, что за годы так называемой "учебы" в первом и втором классах я так и не научился ни читать, ни писать, не говоря уже о таких "заоблачных высотах знания", как четыре арифметических действия и "Таблица умножения". Ну откуда они могли знать, что за целый год, прошедший с момента моей "необычайно успешной" переэкзаменовки "при переходе из второго класса снова во второй", когда я в своей фамилии, состоящей из девяти букв, умудрился сделать три ошибки, мои "научные познания" не сдвинулись ни на полшага, и остались практически нулевыми, как у "первоклашки". Естественно, что на фоне третьеклассников образцовой школы я выглядел тогда непроходимым тупицей.

   Насмешки, подначки и всяческие подтрунивания посыпались на меня, как из рога изобилия, и сколько бы я ни старался доказать, что я - "хороший", это ни к чему хорошему не приводило.

   Естественно, что никаких друзей, которые могли бы мне помочь хотя бы сориентироваться в том, что происходило вокруг меня в этой школе, тогда появиться просто не могло. В строгом соответствии с Законом "О Дежурном Чудаке" все ребята и девочки нашего класса, каждый в отдельности, оказавшись в какой-либо момент со мной только вдвоем, очень хорошо ко мне относились и были достаточно дружелюбны. Но стоило им собраться хотя бы вдвоём, а уж если больше, то и подавно, то тут же срабатывал "рефлекс стаи", и от былого дружелюбия не оставалось и следа, и я снова оставался один против них всех, соревнующихся между собой в том, кто придумает самую "удачную" подначку надо мной. Дети, как известно, очень жестоки.

   Поразительно, как все это смогла выдержать и не надломилась моя детская психика, притом, что я был тогда очень легко ранимым, отзывчивым и, конечно, очень добрым мальчиком. Поразительно, что ничего не поняла тогда и не пришла мне на помощь наша классная руководительница Полина Николаевна. Видимо, она решила, что я - просто "умственно отсталый" и, вместо того, чтобы помочь мне, поначалу повела дело совсем в другую сторону, стремясь, очевидно, избавиться от такого "подарка" ее классу. Несколько лет спустя мать моего одноклассника Мая Гончарова рассказала мне, что на одном из родительских собраний Полина Николаевна предупредила тогда всех родителей, что по направлению РайОНО в ее классе появился совершеннейший "дебил", и она рекомендует им всем запретить своим детям заводить с ним дружбу, и советует держаться от него подальше. Не менее "лестную" характеристику дала она мне и перед всеми учителями на Школьном Педсовете. И надо сказать, что многие учителя еще не один год потом были так и ориентированы по отношению ко мне, хотя я, несмотря ни на какие трудности, давно уже опередил многих своих свестников, обогнав не догоняя. Спас меня тогда от исключения из школы за неуспеваемость только действовавший тогда жесткий "Закон о всеобуче", запрещающий исключать, кого бы то ни было из школы до окончания четвертого класса, то есть до окончания "начальной школы".

   Я ничего не говорю и о моих родителях, никогда не посещавших родительских собраний, и не имевших ни малейшего представления о том, в какой тяжелой, депремирующей, стрессовой ситуации я оказался, отнюдь не по своей вине. Отец всегда был очень занят на работе, и, приходя домой тут же погружался в работу над своей диссертацией. Теперь я думаю, что, несмотря на такую занятость, он все же мог бы, хотя бы один раз в жизни сесть рядом со мной, поговорить по душам, выяснить, как и чем я живу, как учусь, с кем дружу, что составляет круг моих интересов, ну, и т.д. К сожалению этого не произошло, хотя я твердо знаю, что он любил меня ни чуть не меньше, чем я его. Думаю, что и мама могла бы хотя бы раз в жизни спросить у меня, как идут дела в школе. Но не спросила. Ни разу. И ни разу не спросила - что нам задали на дом, и выполнил ли я это домашнее задание.

   Разумеется, о том, что можно было самому рассказать ей обо всей этой возникшей вокруг меня обстановке я просто не догадывался, так как для этого сам должен был бы объективно, по-взрослому, ее оценить. А это было мне и не по возрасту, и не по силам. В результате, я оказался вынужден самостоятельно, по-сути дела "один против всех", бороться на свою честь, свое человеческое достоинство, да и просто - за место под солнцем, стремясь доказать и взрослым, и одноклассникам, что я не "умственно отсталый", а совершенно нормальный, но просто педагогически чрезвычайно запущенный ребенок, очень отставший в учебе от своих сверстников в результате серии грубых педагогических ошибок, совершенных отнюдь не мною.

   Горькое чувство глубокой обиды, оскорбленного и униженного самолюбия, несправедливости и безысходности постоянно преследовало меня, понуждая искать хоть какую-нибудь защиту. Но она, к сожалению, так и не пришла. Часто, ложась спать, я засыпал со сладкой мечтой о том, что когда я вырасту и стану большим и взрослым, я всем ИМ "покажу, где раки зимуют", и всем ИМ отплачу за то, что ОНИ обижали и оскорбляли меня. Иногда я представлял себе, что если я "вот возьму и умру", то всем им станет очень стыдно, и все они будут говорить, что я был очень хорошим мальчиком и, что все они очень сожалеют, что я умер. Сейчас, по прошествии стольких лет, я не думаю, что это были мысли о настоящем суициде, но то, что такие мысли очень часто посещали меня тогда, с несомненностью свидетельствуют о том, что это было трудное для меня время. И не известно, чем все это могло окончиться. Просто удивительно, что я в этих условиях не сломался и не превратился в злобного, затравленного хорька, оставаясь добрым, отзывчивым и очень чутким к чужой боли ребенком, с ярко выраженным образным мышлением. .