***
Я пошёл в четвёртый класс. И кино, которое меня радовало, взяло и однажды материализовалось, представ передо мною в вживую. Как-то в начале октября в полдень я как обычно возвращался из школы домой. Завернул на набережную и заметил вдали у наших домов большую толпу людей — их было сотни две, и они запрудили всю дорогу. Я обомлел и поспешил к людской запруде, и когда подошёл ближе, увидел — вся эта запруда была одета в военную форму. И этих вояк оказалось больше, чем на первый взгляд — часть их укрылась в Толмачёвском переулке, и это были кавалеристы на лошадях. Все вояки — и пешие, и конные стояли, разбившись на отряды, и громко переговаривались меж собою, а лошади в нетерпении крутили головами, фыркая и позванивая уздечками. Поразившись, я миновал кавалерию, прошагал мимо строя солдат и подошёл к своей подворотне. И там я изумился ещё больше, потому что прямо за Лаврушенским переулком у тротуара замерли две могучие "Тридцать четвёрки", две грозные "Катюши" и две "Полуторки" с пушками. И мне показалось, что я брежу.
Половина Кадашей сделалась местом военного плацдарма. Я захотел разузнать, что тут происходит, но руку мне оттягивал портфель. И я поспешил домой, чтобы избавиться от портфеля, по-быстрому перекусить и вернуться назад на набережную. Пообедав, я помчался за ворота.
Я выбежал к Москве-реке, а там уже всё пришло в движение. Пехота мерным шагом маршировала мимо Лаврушенского переулка, а кавалерия рысцой следовала за нею. Замерев, я посмотрел на проход пехотинцев и проезд конницы, а они за переулком остановились, развернулись и отошли на свои начальные позиции. У дома "десять" пехотный строй рассыпался, а кавалерия волной влилась в Толмачёвский переулок. Только я хотел спросить у кого-нибудь, что делает на Кадашах военное полчище, как рядом со мною выросли Юрка и Генка. Оказалось, они раньше меня появились на набережной. Они разузнали, что тут твориться и без вопросов мне всё выложили:
— Здесь сейчас развернулась съёмка кинофильма "Друзья и годы". И снимают уже с самого утра.
Я объединился с друзьями, и мы, оглядев солдат, занявших всю дорогу, повернули к военным машинам — танкам, "Катюшам" и пушкам, которые были интереснее, чем люди.
Около "Тридцать четвёрок", реактивных миномётов и гаубиц никого не оказалось — все прохожие топали мимо них, не останавливаясь и лишь бросая взгляд. Мы втроём подошли к ближайшему танку и застыли перед ним. В открытом люке под пушкой виднелась голова механика водителя. Мы стали трогать танковую броню, определяя, какова она на ощупь. Танкист-механик заметил, что мы липнем к его машине, и велел нам ступать от неё подальше. Я, Генка и Юрка сделали шаг назад, но через минуту снова приблизились к "Тридцать четвёрке" и опять стали трогать её угловатую броню и даже взялись стучать по ней ногами. Танкист ещё раз сказал, чтобы мы отошли от его машины, но мы эти слова пропустили мимо ушей. А Генка, самый маленький и юркий из нас, вообще осмелел, залез на гусеницу и подтянулся к открытому смотровому люку. Танкист погнал, было, его с брони, но потом неожиданно предложил ему залезть в люк-окошко. Генка не растерялся и мигом змеёю проскользнул в тёмное танковое брюхо, и через секунду его довольная физиономия засверкала рядом с лицом танкиста. Я и Юрка, позавидовав товарищу, тоже полезли к распахнутому люку, заглянули туда и увидели, как наш Генуля сидит вместе с танкистом и деловито дёргает какие-то рычаги. Мы понаблюдали за ним минут пять, и затем танкист осторожно и решительно выпихнул его из грозной машины наружу. Генка выполз из люка на броню и слез на асфальт. И мы уже втроём сделали попытку забраться на "Тридцать четвёрку", но тут из неё вылез танкист и строгим голосом приказал нам уходить играть в какое-нибудь другое место. Мы перечить ему не стали и послушно отошли от танка.
Наша маленькая компашка, уйдя от первой могучей машины, остановилась у второй. Но та стальная махина расположилась у тротуара, закрыв все люки, и казалась совсем безжизненной. Мы попинали ногами её круглые огромные "траки" и перешли к "Катюшам". Но "Катюши" нам ничего интересного не предоставили — их боевая часть была наглухо зачехлена. Тогда мы перебрались к гаубицам, прицепленным к "Полуторкам", и оглядели их стволы, щиты и затворы, а "Полуторки" оставили без внимания — они нам давно были известны. А я "Полуторки" вообще хорошо знал — на подобной моя бабушка работала. Она частенько приезжала на своём авто во двор по праздникам для обслуживания демонстрации. Я тогда забирался в кабину её автомобиля, крутил там баранку, жал на все педали и воображал себя шофёром.
От военной техники мы поспешили к кавалеристам, чтобы посмотреть на их лошадей. Мы подбежали к Толмачёвскому переулку и наткнулись там на бойцов с их четвероногими подопечными. Кавалеристы послезали с сёдел и стояли вместе с лошадьми, образовав шумное и оживлённое окружение. Мы подступили к этому окружению, но там все были заняты друг с другом, и до нас им не было никакого дела. Я и ребята поглядели на лошадей, к которым было боязливо приблизиться вплотную, и ушли обратно к Лаврушенскому переулку.
А наш переулочек был полностью перекрыт. Там, в самом начале, у ворот дома номер один встала большая кинокамера и вокруг неё обосновалась большая группа людей. Люди эти снимали вход во двор и какого-то человека, одетого в военную форму.
Я, Юрка и Генка притиснулись к ограждению из стоечек и пригляделись, что творится у кинокамеры. А возле неё то разворачивалась бойкое движение, то всё напрочь замирало. Мы задержались там на некоторое время в надежде увидеть какое-нибудь яркое действо, но так ничего и не дождались. Наскучавшись наблюдать за вялым мельтешением вокруг кинокамеры, мы отошли от неё. А затем и вовсе убрались с набережной, так как там нами было уже всё исследовано, и отправились ко мне во двор. А во дворе я пошёл в свою квартиру, а ребята потопали к себе домой, и мы расстались до вечера.
Свободное копирование
