Думаю, что жизнь была трудной. Дед подрабатывал плотником, были и небольшие столярные заказы, чаще – кресты на кладбище. Моя 20-летнняя мама сразу вошла в наш единоличный надел и делала все, вплоть до пахоты. Бабушке Тане хватало работы по дому. Насколько себя помню (где-то с трех лет) я всегда была занята сама собой. Об игрушках не было и речи, а вот маленькие грабельки, серп, лопатки, даже цеп для обмолота сухих снопов были изготовлены для моих невыросших дядей и тетей, а теперь по наследству перешли ко мне. Мне кажется я в любое время года была на улице, мои пределы – семь домов вдоль единственной улицы и бесконечные поля вокруг. И полная свобода! Наша земля рождает камни – ежегодно после вспашки камни собирают, на межах вырастают пирамидки – каменки. Каменки нагревались на солнце, в них стрекочут большущие ярко-зеленые кузнечики, бегают ящерицы, короче - тепло и интересно было на межах. Свобода чуть не сыграла роковую роль – я в четыре года заблудилась в высокой ржи и ушла довольно далеко. Спасла проходившая по тропинке женщина из дальней деревни. Дело в том, что я пела и была услышана. Случай уникальный. В течение всей жизни мое пение ничего кроме неудовлетворения не вызывало: музыкальный слух у меня видимо просто не был предусмотрен. Так ущербно и прожила жизнь, хотя петь как всем безголосым, очень хотелось, но окружающих щадила.
К вечеру собирались взрослые и могли найти меня спящей в любом уголке нашего большого дома.
Однако, все пять лет прошли в тесном коллективе ровесников. Так случилось, что на семь домов глухой прокаженной деревни пришлось два защитника отечества: мой дед герой Цусимы и его сосед, вернувшийся уже из немецкого плена Дмитрий (в миру до последнего часа Митя) с громкой фамилией Сумароков. Был он одинок и остановился в доме двух сестер. На одной из них перевалившей за сорок худенькой, невзрачной Феоктисте вскоре женился. Семья задалась. Митя был общителен, незлоблив, при всем этом кажется умел делать все, а заждавшаяся Феоктиста три года подряд выдавала деток: Сергея, Аполлинарию и Ивана. Я же по возрасту была между Полей и Ванечкой. Не помню случая серьезных обид или драк, как будто понимали, что нас мало, дружбу надо беречь.
Очень рано мы были приобщены к деревенской повседневности, а уж дергать лен входило в обязанности. На моей левой руке с той далекой поры остались три грубых шрама: один по всему мизинцу и два н а ладони – так я пыталась овладеть серпом. Порезы были серьезные, заживали долго (отсюда шрамы), но это не останавливало. Кстати травмировалась я постоянно, были вечно содраны колени, порезаны руки, но при каждом случае первой мыслью было не попадаться на глаза взрослым, так как вполне могло последовать добавление, может не столь болезненное, но обидное. О том чтобы себя пожалеть, сладко пореветь, не могло быть и речи. И вообще не поощрялось стремление поплакать когда надо бы, поканючить, пожаловаться, что-то нудно выпрашивать. И это запомнилось на всю жизнь.
А ведь действительно жаловаться мне было не на что. Меня не наказывали серьезно, говорят, что была я спокойной и послушной. Практически не болела, первый раз в жизни градусник был поставлен в шесть лет и температура оказалась нормальной. Росла как трава в поле.
А вот моей молодой и красивой маме было не просто. Деревня не понимала ее положения: как так, не девка, не вдова, не мужняя жена. Работала много, уставала, но в праздники вместе с незамужними подружками ходила на гулянье, и там с нее строгих глаз не спускали. Страдало самолюбие деда и бабушки. Но развязался этот узел, причем при моем активном участии.
Итак стою на нашем высоком крыльце, босиком, в сарафанчике, как в скафандре, так как сшит он из сотканного в этом же доме льняного полотна. Бабушка Таня пряла довольно тонко, но все равно ткань получалась грубой, даже не мялась. Все равно я радовалась обнове и чуть было не проглядела, как около калитки остановился верховой в военной форме. Он взбежал на крыльцо и сразу:
- Как тебя зовут?
- Саня;
- А маму как зовут?
- Женя.
- Значит я дома - засмеялся военный. Это был пропадавший пять лет мой отец.
Должно быть непросто выяснялись отношения. Меня при этом просто не замечали. В итоге начались немудрящие сборы – семья была создана, и ее глава увозил жену и дочь к месту службы, на строительство Беломорско – Балтийского канала. Радостных лиц по этому историческому случаю не помню.
Свободное копирование
