После этого я стал избегать политических дискуссий с Инжиром, но все же продолжал с ним встречаться. Я понимал, сколь рискованными для меня могли быть подобные дискуссии, но, вместе с тем, убедился, что в Инжире сохранились какие-то остатки совести. Ведь он действительно легко мог бы погубить Георгия, знавшего достоверно, что Инжир — «сексот», и все-таки не сделал этого. Кроме того, было бы опасно сразу же прекратить общение со Львом Ильичем, поскольку я уже успел высказать ему свои взгляды. Ведь жизнь «зека» часто зависела не только от того, что он делал, но и от того, что он отказывался делать, равно как и от мнения о нем лагерной администрации и ее «секретных сотрудников».
Инжир никогда не вспоминал об эпизоде с Георгием, хотя и дал мне понять, что не испытывает раскаяния. Он считал, что видный коммунист, преследовавший членов других партий, — его законная добыча. К этому он добавил, что от рук Георгия пострадало несколько евреев (а сам Лев Ильич не только чувствовал себя евреем, но хорошо знал и любил еврейскую культуру).
Когда началась корейская война, Инжир не смог удержаться от замечаний политического характера. Возможно, он делал это отчасти по инструкции Третьего Отдела, который, как только в мире случалось что-нибудь важное, искал предлога открывать новые «дела», провоцируя людей на антисоветские высказывания. Малейшего расхождения между мнением «зека» и официальной газетной линией было вполне достаточно для этого. Когда пришло первое известие о боях в Корее, Лев Ильич поймал меня с «Правдой» в руках («Правда» приходила хотя и с запозданием, но довольно регулярно). Инжир не сомневался в том, что эта война — акт агрессии Сталина против США. «Он» (о Сталине он говорил только так, чтобы не произносить рокового имени) хочет их припугнуть, он хочет показать азиатам, что даже Трумен боится его. Но теперь они уж покажут ему. Весь мир придет в негодование от этой провокации. На этот раз он просчитается!». Когда американцы прошли глубоко в Северную Корею, Лев Ильич торжествовал: «Это его второе крупное поражение после войны (первым была его неудача с Тито). Теперь его конец уже недалек!». Но когда корейская война затянулась и вмешались китайские «добровольцы», Инжир начал беспокоиться: «Этот Трумен ничего не понимает. Он поставил ему ловушку. Он хочет стравить Америку с Китаем, чтобы развязать себе руки в Европе, особенно в Восточной Германии. Он рад использовать китайцев. И что ему, если погибнут 200 миллионов китайцев вместо 50 миллионов русских? Кто-нибудь должен объяснить Трумену, чего тот добивается».
Я обычно выслушивал Льва Ильича молча, полагая, что это несколько менее опасно, чем любой ответ: согласие или несогласие. Как бы то ни было, мое мнение в этих вопросах его, видимо, не интересовало. Но однажды я сделал какое-то критическое замечание о Ли-Сын-Мане. Через несколько дней Лев Ильич подвел ко мне молодого корейца-заключенного, недавно прибывшего в лагерь.
— Вот, — сказал ему Лев, Ильич, — смотрите — этот человек считает Ли-Сын-Мана реакционером. Расскажите ему о Ли-Сын-Мане. И расскажите ему, каким образом пришел к власти Ким-Ир-Сен, и вообще о том, как советская печать лжет о Корее.
Этого молодого корейца арестовали в Маньчжурии и приговорили к 25 годам по обвинению в шпионаже. Он плохо знал русский язык, но все-таки рассказал мне много интересного. Инжир был очень доволен и от себя добавил:
— Мне лично не надо никаких подтверждений, что южнокорейцы правы. Нужно только уметь правильно читать советские газеты. То, что в наших газетах пишут о Северной Корее, относится к Южной. И наоборот.
Инжир был убежден, что коммунисты не могут иметь влияния на массы в Европе и Америке. Коммунистическое же влияние в Азии он объяснял тем, что там коммунисты связаны с национальным движением и что Советский Союз помогает им оружием, а это, как подчеркивал Лев Ильич, не имеет ничего общего ни с социализмом, ни с коммунизмом. Он был уверен, что лидеры-националисты готовы принимать помощь и оружие от кого угодно, но что этим же оружием они воспользуются не только против колониальных держав, но и против социалистических сил в собственной стране. Инжир полагал, что Советский Союз допускает крупный просчет, надеясь таким образом усилить свое влияние в колониях.
Он считал, что только II Интернационал унаследовал действительно социалистические традиции, и очень преувеличивал его значение. Я сказал ему об этом, но он не хотел отказываться от своих иллюзий. Инжир говорил, что Коминтерн уже распущен, тогда как II Интернационал существует уже 60 лет и будет существовать впредь. С особым энтузиазмом Лев Ильич рассуждал об английском социализме, и это как раз в то время, когда в советской печати лейбористское правительство осыпали особо грубой бранью. Мирная национализация английской промышленности казалась ему осуществлением социалистических идеалов основателей научного социализма, тогда как большевизм, по его мнению, не только погубил русский народ, но и дискредитировал самую идею социализма.
Свободное копирование
