5 января забастовали Франко-русский и Семянниковский заводы.[1] Рабочие разошлись по отделам союза. Исчезло различие между членами союза и посторонними лицами, и, без предварительного соглашения, мы сделались центром и представителями всего движения. Я пригласил вожаков революционной партии[2] присоединиться к нам и поддержать забастовку, сознавая, что в данную минуту всякая помощь, откуда бы она ни шла, была хороша. Когда революционеры пришли на митинг, то рабочие вначале отнеслись к ним недружелюбно, но я постарался сгладить отношения и примирить их.[3]
Как в этот день, так и на следующий я ездил от одного отделения к другому и везде произносил речи. Но так как некоторые помещения не могли вместить всю толпу, то была установлена очередь, и мне приходилось по 4 и даже по 6 раз говорить в одном и том же месте. 6 января мне пришлось говорить от 20 до 30 раз речи, в которых я развивал основные идеи программы, выработанной нами в тайном комитете при основании союза. Всюду толпа давала мне доказательства, что поняла из хода событий, почему экономические требования неразрывно связаны с политическими. Весь день отделы союза изображали из себя ульи, где царило все возраставшее возбуждение.
В ночь на 6 января я ушел из дому из боязни быть арестованным и тем погубить все дело.[4] Хотя Фуллон и дал мне честное слово, что меня не арестуют, но я не хотел подвергаться случайности. Мое последнее посещение своего дома навсегда останется в моей памяти. Некоторые из преданных мне людей пошли вперед посмотреть, нет ли там полиции и не подстерегают ли меня. Но никого не было, и я вошел в дом. Там уже находилось несколько литераторов и один английский корреспондент. Я попросил моих друзей составить проект петиции к царю, в которую вошли бы все пункты нашей программы. Ни один из составленных проектов не удовлетворил меня; но позднее, руководясь этими проектами, я сам составил петицию, которая и была напечатана.[5] Также я решил, что народ должен сам подать эту петицию царю.[6] В последний раз я оглядел свои три комнатки, в которых собиралось так много моих рабочих и их жен, так много бедных и несчастных, комнатки, в которых произносилось столько горячих речей, происходило столько споров. Я посмотрел на висевшее над моей кроватью деревянное распятие, которое очень любил, потому что оно напоминало мне о жертве, которую Христос принес для спасения людей. В последний раз посмотрел я на картину «Христос в пустыне», висевшую на стене, на мебель, сделанную для меня воспитанниками приюта, где я был законоучителем. Подавленный горем, но исполненный твердости и решимости, я оставил свой дом, чтобы никогда больше его не увидеть.